Горизонты - [49]

Впереди меня сидел худенький востроносый мальчик с вихорком на затылке. Он был хромой и на переменах от парты далеко не отлучался. Сидел и все что-нибудь листал — то тетрадку, то книгу и охал: «Ой, идет учитель… Ой, ничего не знаю… Ой, провалюсь… Ой, ой, ой» — только и было слышно от него. А над другими, бывало, смеялся.

Однажды Деменька достал где-то учебник физики Цингера и все время сидел с этой книжкой. Даже, говорили, спать ложился с ней. Так его в классе и прозвали Цингером…

Так вот, об обложках. Я решил разрисовать все обложки, кроме тетради по математике. На тетради по химии изобразил Ломоносова. Я не знал, что в те давние времена носили парики, и кудри сделал ему настоящие. Гриша говорил, что мой Ломоносов очень похож на себя. На тетради по русскому языку и литературе нарисовал Тараса Бульбу с огромной, за поясом, трубкой; по географии, конечно, Коперника с подзорной трубой. Тетрадь по ботанике, само собой, украсили цветы — мои белоснежные кувшинки. В общем, получилось не так-то и плохо, каждый рисунок соответствовал содержанию тетради.

Были, конечно, у нас и свои огорчения. Ведь и у путника дорога не всегда бывает гладкой.

Однажды Илья Фомич задал на дом задание. Следовало на одни вопросы ответить письменно, на другие — рисунками. Предстояло нам показать в тетради лунное затмение. Я нарисовал на странице почти рядышком три круга: большой — солнце, немного поменьше — земля, еще поменьше — луна. Соответственно раскрасил их: солнце. — яркой огненной краской, землю в зеленый цвет обрядил, а луну в голубой. Но не учел, что землю поместил слишком близко к солнцу и нужного пересечения лучей не получилось. Все же по-своему доделал: лучи у меня исходили от солнца, попадали сначала на землю и, опоясывая ее, точно ремнями, уходили к луне и тоже опоясывали ее.

Я положил свою тетрадку с Коперником учителю на стол, и она затерялась в общей стопе. Почти неделю с нетерпением ждал, что скажет Илья Фомич. И вот он появился с тетрадями под мышкой. Аккуратно положив их на стол, обвел взглядом класс, тяжело вздохнул.

— Не поняли вы, ребятки, лунное затмение. Придется задержаться на этом. Возьмем, к примеру, первую тетрадь, — и, взяв ее, выставил перед классом три круга, опоясанные ремнями. «Да ведь это мое затмение-то, — ужаснулся я. — Мое-е-е».

Я склонился на парту и закрыл лицо руками, вдруг почувствовав себя самым несчастным человеком на земле. «Наверное, поставил плохую отметку. За такое затмение и из школы могут исключить», — подумал я.

А Гриша Бушмакин трепал меня рукой за плечо.

— Чего это ты горюешь? Видишь, как учитель рисует на доске? Смотри и учись.

Я взглянул на доску.

Верно, кружочки-то не такие, как у меня. Да и земля — подальше от солнца. Как же это я сплоховал? И ведь дома затмение, хоть и солнечное, видел…

Взяв карандаш, я снова начал рисовать, стараясь сделать так, как было на доске у Ильи Фомича.

Когда кончился урок, мы гурьбой подошли к учительскому столу и стали разбирать тетрадки. Я взял своего Коперника с подзорной трубой и, отыскав «затмение», обрадовался: отметки-то и нет.

— Никому, ребятки, ничего не поставил, потому что у всех ошибок полно. Плохо разъяснил я вам.

— Как же плохо? Хорошо, — пропел тонкоголосо Деменька Цингер.

— А почему не так сделали? Понятно ли теперь, ребятки?

Я шел домой — и снова ждал урока Ильи Фомича.

«Теперь уж сделаю, как надо, — молча обещал я ему. — Как только приду, сразу засяду за затмение…»

7

С Гришей Бушмакиным мы подружились.

В школу я приходил пораньше и поджидал его: то ответы у задачи нужно сверить, то книжку интересную дома прочитал, хочется рассказать о ней, то о пионерском поручении надо посоветоваться.

Гриша был аккуратен, он всегда приходил без пятнадцати девять. По нему можно было проверять часы. Увидишь на тротуаре мальчишку в пестрой шапке из телячьей шкуры, и считай, что пора садиться за парты. Через минуту-другую Гриша вбегал в прихожую, сбрасывал с себя овчинный полушубок желтой дубки и, прихватив с собой сумку и пеструю шапку, направлялся к нашей парте.

Я раскрывал свою тетрадку, и мы начинали сверять ответы домашнего задания по математике.

На каждом уроке математики Павел Никифорович кого-нибудь вызывал к доске. Вызывал он чаще по порядку, и я следил, когда подойдет мой черед. В такие дни я волновался больше обычного: а вдруг попадет какая-нибудь заковыристая задачка?

«Только бы отвести очередь, — думал я с тревогой. — Ведь все, все знаю, а страшусь. Боязливый какой-то, не то что Гриша».

У каждого учителя, вероятно, есть ученики, на которых он опирается. Были свои любимые ученики и у Павла Никифоровича. Стоило кому-нибудь запутаться у доски, как учитель тотчас же обращался к ним. А они уже тут как тут, наготове, они бойко отвечают на вопрос, в котором запутался их товарищ. Павел Никифорович, вздернув на лоб очки, теребит свой висячий ус и добродушно улыбается. Это были его самые счастливые минуты. Гриша Бушмакин был в числе трех-четырех преуспевающих. А я — нет, я по математике шел в середнячках, не хуже их, но и не лучше. Решал примеры и задачки аккуратно, у доски подолгу не стоял, не ругал меня учитель, а все же, признаюсь, не радовали меня эти уроки.