Горит ли Париж? - [82]

С южной башни Нотр-Дам уже послышался радостный перезвон огромного 14-тонного колокола парижского собора. С вершины Монмартра ему вторил «Савояр» — 19-тонный колокол Сакре-Кёр, отлитый в знак благодарности за окончание предыдущей оккупации Парижа.

Один за другим то в одном конце города, то в другом к ним присоединялись колокола других парижских церквей. Буквально в считанные минуты весь небосвод над Парижем дрожал от их величественного хора. Парижане, выглядывавшие в темноту из своих окон, рыдали от этого звука.

В своем чердачном убежище в Сен-Жермен-де-Пре влюбленная пара обернулась при этих звуках к стоявшему в комнате граммофону. Вывернув на полную мощность регулятор звука в своем маленьком, с ручным заводом аппарате, они поставили пластинку. Все соседи в округе могли слышать, как, смешиваясь с величественными раскатами колоколов, зазвучала запрещенная в годы оккупации музыка: американский джаз. Это была довоенная пластинка Луи Армстронга, исполнявшего «Бейсин стрит блюз».

Рудольф Рейс из немецкой военной полиции, который вместе с французским полицейским объявлял в воскресенье о таком недолговечном перемирии, организованном генеральным консулом Нордлингом, догадался, что означает этот колокольный звон. Своему другу, унтер-офицеру Отто Вестерманну, он объявил эту новость просто: «Вот и дождались». Капрал Альфред Холлеш наблюдал всю эту «незабываемую сцену» с крыши Министерства почт, телеграфа и телефона, где он услышал сначала разносившуюся по затемненным улицам мелодию «Марсельезы», а затем раскаты церковных колоколов, разбивавшиеся вокруг него, словно волны прибоя. Взволнованный Холлеш подумал: «Мы беспомощно наблюдаем, как уходят последние часы нашей свободы».

Но нигде во всем городе эти колокола не произвели большего впечатления, чем в маленькой освещенной свечами комнате на втором этаже отеля «Мёрис».

При первых же звуках, еще слабых и отдаленных, несвязный разговор фон Хольтица со своими подчиненными затих. Словно волна, накатывающаяся на берег, колокольный звон с нарастающей глубиной и мощью ворвался в открытые окна отеля.

Цита Креббен повернулась к Хольтицу. «Господин генерал, — обратилась она к нему, — колокола звонят. Разве вы не слышите?» Фон Хольтиц откинулся в кресле и на мгновение остановил на ней взгляд. Ему хотелось придать голосу суровость, но слова прозвучали отрешенно: «Да, я слышу. Я не глухой».

— Почему они звонят? — спросила двадцатитрехлетняя красавица.

— Почему они звонят? — переспросил Хольтиц. — Они звонят по нам, моя девочка. Они звонят, потому что союзники вошли в Париж. Как вы думаете, почему еще они станут звонить?

Глядя на стоящих рядом офицеров, Хольтиц прочитал на лицах некоторых из них шок и изумление, как будто каким-то образом, каким-то чудом им удалось убедить себя в том, что союзники на самом деле не придут.

— А чего вы еще ждали? — спросил он теперь уже гневно. — Вы сидели здесь многие годы в собственном воображаемом мирке. Что вы знаете об этой войне? Вы ничего не видели, кроме приятной жизни в Париже. Вы не видели того, что произошло с Германией в России и Нормандии.

Он говорил со злостью и горечью: «Господа, я могу сообщить вам нечто, что ускользнуло от вашего внимания в этой приятной парижской обстановке. Германия проиграла войну, и мы проиграли ее вместе с ней».

Его жестокие слова положили конец остаткам того веселья, которое еще сохранялось на их прощальной вечеринке. Полковник Яй налил себе последний бокал шампанского и в задумчивости повертел его перед глазами. Затем этот завсегдатай ночного Парижа сделал единственное, что ему оставалось в этот последний вечер в Париже, — пошел спать.

Граф Данкварт фон Арним тоже потихоньку удалился. В своем дневнике он отметил: «Я только что слышал звон колоколов на собственных похоронах». Потом молодой граф открыл «Историю Франции», но, взглянув на главу, которую собирался начать этим вечером, он задрожал и захлопнул книгу. Глава называлась «Варфоломеевская ночь».

Оставшись один в темном кабинете, Хольтиц взял трубку и вызвал — уже во второй раз за последние сутки — штаб группы армий «Б». Фон Унгер только что подтвердил то, о чем и так догадался комендант Большого Парижа: авангард войск союзников был уже в городе. Остальные, он был уверен, обрушатся на рассвете. Сквозь потрескивание на линии он наконец услышал голос начальника штаба.

— Добрый вечер, Шпейдель, — мрачно произнес Хольтиц. Затем добавил: — Послушайте. — Резким движением Хольтиц выставил трубку на улицу: ночной воздух вибрировал от торжественного гула парижских колоколов. В залитой неоновым светом стерильной чистоте подземного командного пункта Шпейделя, находившегося в 60 милях от Парижа, этот звук, казалось, пронизывал все пространство маленького кабинета. Шпейдель взглянул на своего помощника, капитана Эрнста Майша, слушавшего вместе с ним, затем на гравюру Нотр-Дам у себя над головой.

— Вы слышите этот звук, Шпейдель? — спросил Хольтиц.

— Да, — ответил Шпейдель, — слышу. Похоже на колокола.

— Это и есть звон колоколов, дорогой мой Шпейдель, — подтвердил Хольтиц. — Колокола Парижа звонят, чтобы известить город, что союзники уже здесь.