Горит ли Париж? - [53]

Единственные освободители этого охотничьего заповедника для королей и президентов Франции, опередившие на 48 часов остальные войска союзников, столкнулись с весьма непростой проблемой: вокруг было слишком много немцев. «Стоило только повернуться, — обнаружил Брюс, — как из щелей кто-нибудь вылезал сдаваться». Хемингуэй снимал с них штаны и отправлял на кухню чистить картошку для своего растущего отряда ФФИ.

18

Эта ночь в душном номере гостиницы была, вероятно, самой одинокой в жизни Дитриха фон Хольтица. Через 20 лет ее помнил даже его денщик капрал Гельмут Майер. Тогда впервые за семь лет совместной службы фон Хольтиц обратился к нему со злостью в голосе. «Убирайся и не беспокой меня!» — заорал он, когда жизнерадостный, как всегда, капрал появился в дверях, чтобы приготовить комнату на ночь.

Ни один из полученных Хольтицем приказов ОКВ не был выполнен. В приемной его кабинета — там же, где они были оставлены сутки назад, — лежали сложенными в аккуратную стопку планы, составленные четырьмя экспертами ОКВ по взрывным работам. И все же на сегодняшний вечер, 21 августа, то есть спустя четыре дня после того, как фон Клюге приказал ему начать уничтожение промышленных предприятий Парижа, и более чем через сутки после того, как Йодль лично повторил этот приказ по телефону, фон Хольтиц так и не отдал приказа об уничтожении ни единой фабрики. Он даже отказался принять после полудня капитана Эбернаха. А в кармане его кителя, валявшегося на кровати рядом с высоким креслом, лежал самый последний и короткий приказ из ОКВ: «Генерал-оберст Йодль приказывает любой ценой подготовить уничтожение парижских мостов». Хольтиц был уверен, что его имя в ОКВ уже взято на заметку.

Он и сам понимал, что впервые за 29 лет офицерской службы допускал неповиновение приказу. При этой мысли он вспомнил лицо рейхслейтера Роберта Лея в задымленном спальном вагоне поезда, в котором возвращался из Растенбурга в Берлин. На ночном столике, на «Истории франко-прусской войны» в простой кожаной рамке стояла фотография трех людей, к которым был применим удивительно точно сформулированный рейхслейтером закон о родственниках: его жена Уберта и две дочери. Тимо, его сын, еще не родился, когда была сделана эта фотография, которую Хольтиц носил с собой все четыре года войны.

Теперь он сожалел о своем решении отменить рейд на Префектуру полиции. И 20 лет спустя он все еще вспоминал горечь, которую испытал той ночью от своей «ошибки», заключавшейся в освобождении Александра Пароди и двух его помощников. Он мог бы исправить ее, воспользовавшись планом майора люфтваффе. Он даже вскочил, произнося вслух ругательства и обещания осуществить этот план. Сейчас же, в неподвижной духоте комнаты, он задыхался. Он разделся до трусов и подошел к открытому окну.

В его споре с самим собой появился новый элемент. Никогда еще за свои 49 лет у Дитриха фон Хольтица не было причин сомневаться в истинной ценности силезского воспитания, веры в судьбу Германии, кодекса дисциплины прусского офицера. Теперь это произошло.

После того получаса, что он провел две недели назад в бункере Растенбурга, фон Хольтица преследовала мысль, что человек, которому он поклялся слепо подчиняться, был сумасшедшим. Он со страхом понимал, что чудес для Германии больше не будет, что дорога из Данцига ведет к поражению.

Его разговоры с Моделем и Йодлем за последние сутки подтверждали все те же страшные подозрения, а именно что ОКВ назначило его в Париж не для выполнения военной задачи. Оборонять Париж от врага, даже ценой его разрушения, было действием, вполне объяснимым с военной точки зрения. Но подвергнуть город бессмысленному разрушению единственно ради удовольствия стереть с карты одно из чудес Европы было актом, не имеющим военного оправдания. И именно это, второе, как он начал убеждаться, Гитлер и прислал его сюда сделать. Этот сумасшедший хотел, чтобы Хольтиц уничтожил город «и потом сел на пепелище и ожидал последствий».

Стоявшая перед ним дилемма, по-видимому, имела лишь одно решение: молниеносное вторжение союзников в город, которое избавит его от этого тяжелого бремени. Чуть ранее в тот день он узнал поразительный факт. Генерал Курт фон дер Шаваллери, командующий 1-й армией, сообщил ему, что по приказу Моделя он отодвигает свою армию к югу от нынешней позиции на подступах к Парижу. Это означало, что парадная дверь в Париж была открыта и манила к себе. Стоит только союзникам изменить свои планы, и они ворвутся в город, прежде чем он или кто-либо еще сможет их остановить.

Его размышления прервал телефонный звонок. Фон Хольтиц с шумом закрыл жалюзи окна и в темноте пробрался к телефону. На другом конце провода фон Хольтиц услышал голос генерала Вильгельма Бургдорфа из ОКВ — человека, который выбрал его для этой работы. Однажды, в 1942 году, хвастливый Бургдорф заявил герою Севастополя: «У меня столько генералов, что я мог бы кормить ими свиней». Сегодня он звонил фон Хольтицу, чтобы сообщить, что в ОКВ больше не осталось генералов. Вместо того чтобы прислать фон Хольтицу, как тот просил, генерала для командования войсками на подступах к городу, Гитлер, сообщил Бургдорф, решил произвести Хубертуса фон Аулока, с которым фон Хольтиц пил шампанское на вилле Сен-Клу, из подполковника в генерал-майоры. Фон Хольтиц поблагодарил Бургдорфа за «заботу» и повесил трубку.