Горгулья - [4]

После того как меня привезли в больницу, я уже был не человек, а таблица вероятностей. Меня взвесили, а врачи достали калькуляторы и принялись отщелкивать степени моих ожогов и высчитывать шансы на выживание. Шансов было мало.

Как они это делали? Как и положено в сказках, у них была волшебная формула, в данном случае называемая Правилом девяток. Сначала определяется процент обожженной ткани. Затем этот процент отмечается на схеме, весьма напоминающей вуду-карту человеческого тела и разделенной на сегменты, кратные девяти. Руки составляют 9 % поверхности тела; голова — 9 %; по целых 18 % идет на каждую ногу; а еще 36 % приходится на туловище, грудь и спину. Отсюда и получается Правило девяток.

Конечно, на определение степени ожога влияют и другие факторы. Возраст, к примеру. Самые старые и самые юные пациенты имеют меньше всего шансов на выживание, однако если дети все же выживают, то потом регенерируют гораздо лучше. Так что это им в плюс идет. Также нужно учитывать тип ожога: ошпаривание кипятком, электрический ожог от оголенных проводов или химические ожоги — например, от кислоты или щелочи. Из всего этого разнообразия мне достались только термические ожоги, исключительно от пламени.

Вы, может быть, спросите, что же именно происходит с живой плотью в огне? Клетки состоят в основном из жидкости, которая может вскипеть, разорвав клеточную оболочку. Это плохо. По другому сценарию, белок в клетке поджаривается совсем как яйцо на сковородке, превращаясь из водянистой жидкости в нечто белое и тягучее. В таком случае вся метаболическая активность клетки прекращается. Выходит, даже если жара не хватило, чтобы сразу убить клетку, утрата способности переносить кислород ведет к довольно быстрому отмиранию ткани. Отличие только в том, что это медленная капитуляция, а не мгновенная потеря.

Когда бабушки не стало, я переехал жить к Деби и Дуэйну Майклу Грейс — моим дяде и тете, которые воплощали в себе все пороки мира, и стал их раздражать с самого первого момента появления в их доме. Впрочем, дяде и тете нравилось получать от государства чеки на мое содержание. Это значительно облегчало для них добывание наркоты.

В бытность мою с мерзкими Грациями-Грейсами я перемещался из одного трейлерного парка в другой, пока однажды родственнички не набрели на круглосуточную вечеринку, превратившуюся в трехлетний метамфетаминовый праздник. Что говорит об их продвинутости: метамфетамин в те годы был распространен значительно меньше, чем теперь. Если трубки под рукой не оказывалось, мет курили с помощью электрической лампочки без спирали, и спрос на лампочки порой доходил до того, что мы жили в полной темноте. Впрочем, наркотики, кажется, никогда не заканчивались. Грации, сверкая гнилыми улыбками, протягивали дилеру последнее пенни.

Наша соседка за наркотики давала пользовать свою дочь, на несколько лет младше меня. Если хотите знать, восьмилетка на улице стоит тридцать долларов — по крайней мере стоила в те годы. Когда мамаша заливала глаза и балдела, девочка испуганно плакала в моей комнатушке, предчувствуя неминуемую расплату. В последний раз, когда я о них слышал, мать завязала, покончила с наркоманией и обрела Бога. В последний, когда я о них слышал, дочь (уже взрослая) была беременна и сидела на героине.

В детстве моем случалось мало приятного, но опекуны никогда не продавали меня в сексуальное рабство ради своего кайфа. И все равно — должно у человека с юности запомниться что-нибудь получше!

Я выжил в этом сраном мире лишь потому, что воображал себе другие миры; я читал все, до чего способен был дотянуться. Подростком я по столько часов просиживал в библиотеках, что библиотекарши стали брать с собой бутерброды и на мою долю. С какой же теплотой вспоминаю я этих женщин, советовавших мне лучшие книги и часами напролет беседовавших со мной о прочитанном.

Мои болезненно-страстные увлечения успели сложиться задолго до того, как обнаружилась во мне тяга к наркотикам, которая поглотит мои зрелые годы. Первое и самое продолжительное мое пристрастие заключалось в навязчивом изучении любого вопроса, завладевшего моим воображением.

Пусть я никогда особенно не любил школу — так происходило не потому, что я считал учебу низменным занятием. Проблема заключалась в другом: школа вечно мешала делам более интересным. Учебники были составлены так, чтобы преподать практическую информацию, но я так быстро схватывал основные понятия, что они не способны были удержать мое дальнейшее внимание. Я все время отвлекался на эзотерику, таймы, кроющиеся в примечаниях к параграфу или случайных репликах учителей. К примеру, стоило нашему геометру упомянуть о том, что Галилей читал лекции о физической природе Ада, и я уже не смог снова сосредоточиться на сторонах параллелограмма. Следующие три урока я прогулял в пользу посещения библиотеки и чтения всех доступных книг о Галилее, а вернувшись в школу, проваливал тест по математике, потому что там не было заданий про инквизицию.

Страсть к самообразованию у меня сохранилась: наверняка вы заметили это по скрупулезному описанию лечения ожогов. Тема ожогов касается меня столь непосредственно, что я не мог не изучить ее во всех подробностях. Впрочем, мои интересы куда шире. Исследование монастыря Энгельталь, по причинам, которые станут впоследствии очевидны, также занимало долгие часы моего сосредоточенного внимания.