Горестная история о Франсуа Вийоне - [53]

— Ничего странного. Разве не естественно накануне отъезда написать завещание.

— Ты пишешь завещание? — усмехнулся Маленький Жан. — Тогда не забудь в нем и меня.

— Слушайте!

Я, Франсуа Вийон, школяр,

В сем пятьдесят шестом году,

Поостудив сердечный жар

И наложив на мысль узду,

И зная, что к концу иду…[33]

— А дальше? — поинтересовался Колен, когда Вийон вдруг умолк.

Нашел, что время приглядеться…

— А дальше пока нет, — с сожалением сообщил Франсуа.

Оставив незаконченной первую строфу, он перешел к следующей:

Под Рождество, глухой порой

Жестокой ледяной зимы,

Когда слыхать лишь волчий вой

И в дом к теплу вернуться мы

Спешим до наступленья тьмы,

Избавиться замыслил я

От кандалов любви, тюрьмы,

Где страждет днесь душа моя.

Маленький Жан широко раскрыл глаза.

— Что это ты несешь про тюрьму? — пьяно пролепетал он. — Тебя пока не посадили. А насчет твоей души…

— Что же?

— Пошла она в задницу! — буркнул взломщик. — Зайдемте лучше сюда и выпьем.

Он громогласно рыгнул и, толкнув плечом дверь «Яблока», первым вошел в залу, расшаркался, видимо, шутки ради, поскольку был здорово под хмельком, перед служанкой и потребовал вина.

Весь остаток ночи Франсуа то сидел, уставясь в пол, то смотрел в потолок, время от времени считал что-то на пальцах, очевидно, слоги, короче, пребывал в задумчивости, всецело захваченный своим завещанием. Однако от вина не отказывался и порой, опорожнив кружку, поворачивался к Ренье, читал ему пять-шесть очередных строк, заливался смехом и вновь погружался в задумчивость, снова считал на пальцах, поглядывая на Маленького Жана.

— Чего ты на меня все время пялишься? — не выдержал наконец тот.

— Ничего.

— Что-нибудь против меня имеешь?

Но Вийон уже читал Ренье:

Во-первых, пусть моею славой

Во имя Троицы Святой

Распоряжается по праву

Гийом Вийон, приемный мой

Отец, который был со мной

Добр, нежен и заботлив так,

Что он мне ближе, чем родной.

Ему же — мой шатер и стяг.

Засим хочу трех псов дебелых

Ренье де Монтиньи я дать…

— Чтоб гонялись за ним? — рассмеялся Колен.

Вокруг них, любопытствуя, сгрудились завсегдатаи «Яблока» и ржали, слушая, какое имущество завещает Франсуа приятелям и знакомцам; время от времени кто-нибудь из них интересовался, а что он оставит ему.

Стражник Жан Лу и его сотоварищ, такой же шельма, Казен Шоле, помогавший Лу воровать кур во время ночных обходов, кричали:

— Франсуа! Мы тут! Нас не забудь! Франсуа! Ты слышишь? Мы тоже хотим…

— Ну конечно же, — кивнул Вийон и стал читать:

Засим пусть Лу и с ним Шоле

Во рву изловят городском

По утке в предрассветной мгле

И стражу обведут потом,

Добычу спрятав под плащом,

Который им в придачу дам

Я к связке дров, мешку с углем,

А также рваным башмакам.

Строфа эта вызвала всеобщее ликование.

— Утку! Это ж надо! Виват Франсуа Вийон! Ура! Молодец! Молодец! Они ничего и сказать не могут. Это же надо — утку!

— Ну нет! — заявил Жан Лу. — Утка это слишком мало, Ты не слишком щедр, отказывая свое имущество. Во, погляди… — И, достав из кармана яйцо, облепленное перьями, он со смехом положил его на стол и сказал: — Оно лежало на виду, грех было не прихватить. Я и прихватил. Теперь оно твое, Франсуа. Я дарю его тебе.

Подаренное яйцо нужно было как следует оросить. Присутствовавшие радостно потребовали вина, и сам хозяин принес из подвала множество кувшинов и расставил их по столам. Их быстренько опорожнили. Пришлось наполнить их заново. Франсуа, окруженный пьяными, под веселые крики в безумии щедрости расточал богатства, приправленные остроумием и язвительностью, пока окна не стали светлей от начинающегося бледного рассвета.

— Э! — отметил вдруг один пьянчуга. — В Лувре зарю протрубили. Вот и день пришел.

— И горожане по домам возвращаются, — пробормотала служанка, которая давно уже клевала носом.

Улочки, зажатые между черными домами с покрытыми снегом крышами, заполнял синеватый студеный туман. Звонили колокола, призывая к утренней молитве. Франсуа поднялся из-за стола.

— Возьми яйцо, — сказал ему Колен. — И приготовь, что нужно. К полудню я зайду за тобой.

— Жду, — кивнул Франсуа.

Он вышел из кабака в сопровождении Маленького Жана, которого все время шибало к стенам, Табари, ни разу за всю ночь ни открывшего рта и внимательно наблюдавшего за Вийоном, и еще нескольких человек, попрощался с ними и поспешно направился домой, где сразу же поднялся к себе в комнату, сел за стол, взял перо и в течение трех долгих часов исписывал своим мелким, четким, округлым, убористым почерком страницу за страницей, воспроизводя сочиненные в «Яблоке» строфы своего завещания. Закончив, перечел их и потер ладонью лоб. Поэме недоставало конца. Пока это были просто три десятка строф, где в шут ку упоминались имена самых разных людей и назывались нелепые дары, которые он отказывает им. И тогда, чтобы завершить это шутовское перечисление комическим финалом, Франсуа написал:

Вот так, свое диктуя лэ[34],

Услышал вдруг я, утомленный,

Как пробил девять раз во мгле

Тяжелый колокол Сорбонны…

— То что нужно! — обрадованно пробормотал он. — Это их собьет с толку. Отлично.

Затем, бросив взгляд на толстые книги, что пылились на полке, Франсуа, прыская со смеху, стал торопливо писать: