Горестная история о Франсуа Вийоне - [17]

Это бывали тяжелые дни, и Колен творил чудеса, думая не об ударах, которые он раздавал беззащитным людям, а о том, как лучше исполнить задание. У него возникла одна идея, но пока он о ней не заикался, считая, что еще не настал подходящий момент для ее осуществления. Белые Ноги ни о чем не догадывался, но очень радовался тому, с каким рвением Колен отдается делу, и иногда пускался в объяснения, как ему удается удерживать свою территорию. А она простиралась от Орлеана до Шартра и от Вандома до Луары. За ее пределами действовали другие шайки, и все они, беспощадно грабя окрестные деревни, вели веселую и беззаботную жизнь. Между главарями этих шаек не существовало никакого взаимодействия, за исключением тех случаев, когда беглецы, преследуемые соседствующей шайкой, оказывались на их территории, и тогда они объединялись, а потом делили награбленное. Они отвергли верховенство Великого Кайзера, которому когда-то платили ежегодную дань от пяти су до двух экю. Великий Кайзер, верховный глава нищих, обитал в Париже, и они смеялись над ним, как смеются над неким идолищем, что отжил свое и теперь никого не способен напугать. Да по какому праву он требует с них этот денежный оброк? Белые Ноги, будучи весьма прижимистым, поклялся, что скорей удавится, чем заплатит хотя бы медный грош Великому Кайзеру, а его дружки, разбойничавшие по соседству, тоже дали клятву не посылать никакого оброка.

— Пусть он приедет сюда и попытается взять свое, — объявил один из них. — Он у меня получит!

— Пикой в зад! — расхохотался другой.

А некий Олен Серне, имевший манеры большого сеньора и носивший в насмешку над богатыми горожанами, которых он грабил, шляпу с длинным хвостом сзади, заявил:

— Запомните, почтенные: ежели он заявится, он — мой!

Колен почувствовал, что его идея обретает плоть, поскольку понимал: если Великий Кайзер решит покинуть Париж, чтобы посетить своих подданных и повести их на какое-нибудь крупное дело, ни один из них, несмотря на внешние проявления непокорства, не откажется.

— О чем задумался? — любопытствовал Белые Ноги, когда замечал, что его друг Устричник впал в мрачную задумчивость. — Сожалеешь о своей прошлой жизни?

— Да нет. Тут ты не угадал, — отвечал ему Колен. — Погоди, сам увидишь.

— Что увижу?

— Пока нам везет, и мы можем быть спокойны, но настанет день, когда все может измениться.

Изучив привычки и настроения главарей шаек, Колен не терял времени зря. Он был куда умней и хитрей, чем Белые Ноги, и установил тесные связи с самыми смелыми из них, всячески им льстил, наезжал в гости и, когда представлялся случай поговорить откровенно, объяснял, что если они не будут поддерживать друг друга больше, чем сейчас, то в конце концов их всех поодиночке разгромят и рассеют.

— Да ну? — был обычный ответ. — И кто же нас разгромит?

Они хохотали, до того им казалась нелепой подобная мысль, и ставили Колену выпивку, чтобы он еще повеселил их своими речами.

Но Колен гнул свое, рассказывал, что когда он уходил из Парижа, то узнал, что уже то ли подписан, то ли вот-вот будет подписан ордонанс[11] о создании постоянной армии, и тогда все пойдет по-другому.

— Но кто ее поведет? — не веря Колену, спрашивали они. — Нужен человек, который знал бы воинское искусство и сумел бы разгромить нас одного за другим. Ну и что? Нашли такого?

— Наберитесь терпения, — отвечал им Колен.

Олен Серне, которого такие разговоры приводили в необъяснимую ярость, орал:

— Да ты спятил! Найти-то они, может, и найдут, но пусть он попробует выкурить нас из наших логовищ, by got![12] Нет, это, скорей, мы попрем его отсюда! Вот так-то, приятель!

А потом, внезапно переходя от ярости к подозрительности, он сверлил глазами Колена и уже не прерывал его.

Проведя такие разговоры с каждым из главарей и посеяв в их душах тайную тревогу, Колен решил возвратиться в Париж. Он вручил свой меч Белым Ногам и пешком, делая не; слишком большие переходы, шел по дорогам, встречая на своем пути то коробейников с коробами товаров на спине, а то и мазуриков, которым он отвечал на цветном жаргоне, когда они кричали ему, чтобы он остановился. Теплая погода почему-то наполняла его уверенностью в успехе. Кривые раскидистые яблони были покрыты цветом, начинали зеленеть кусты, пробивалась первая трава, а на лугах, там, где земля была порыхлей и вода не застаивалась, видны были яркие пестрые пятна — то расцвели примулы, первоцветы. Все вокруг выглядело таким свежим, светлым, бесхитростным, чистым. В воздухе смешивались запахи леса, воды, пашни, где уже вовсю зеленели озимые; птицы заливались и таскали в клювах сухие травинки для гнезд.

Пока Колен издали, в промежутке между невысокими пологими холмами, не увидел Париж, он шел размеренным шагом, как человек, занятый своими мыслями. Но стоило ему различить на фоне неба очертания высоких городских стен, сердце у него дрогнуло от радости, и он пошел быстрей. По левую руку за тополями он угадывал плавные извивы залитой солнцем Сены. На берегу женщины стирали белье и раскладывали его сушиться на травке. Колен с удовольствием смотрел на них. А дальше за рекой он узнавал Лувр и Малый Бурбонский дворец с его мощными башнями и зубчатые крыши университетского квартала, выше которых были только церковные колокольни.