Горение. Книги 3,4 - [22]

— Спаси бог… Одна надежда на власть: цензурный комитет такую книгу запретит, — Шорникова сказала это серьезно, зрачки расширились, сделавшись какими-то фиолетовыми, птичьими. — У тех, кто отступил, одна надежда, господин полковник… Имя этой надежде — власть.

— Сильная власть, — уточнил Герасимов, — способная на волевые решения… Кстати, Доманский это кто?

— Это псевдоним. Настоящая фамилия этого члена ЦК Дзержинский.

— Не тот ли, что особенно дружен с Лениным, Бухариным и Люксембург?

— Именно.

— Где он сейчас?

— Здесь. Координирует работу поляков и литовцев с русскими.

— Адрес его явок вам известен?

— Он умеет конспирировать, как Ленин.

— Поищем сами… Когда вы сможете внести свои предложения по поводу думской фракции социал-демократов и их связей с военной организацией партии?

— Связей нет, Александр Васильевич, — Шорникова вздохнула. — Или продолжать Василием Андреевичем вас величать? Нет связей. Зачем вы так? Мы же уговорились говорить правду… Связь военных с думской фракцией надо создать…

Вскоре Герасимов получил информацию, что двадцать девятого апреля девятьсот седьмого года в общежитии политехнического института, в присутствии члена Государственной думы, социал-демократа Геруса, состоялось собрание солдат, на котором по предложению «пропагандиста» Шорниковой было решено послать в Государственную думу — от имени военной организации — наказ социал-демократической фракции, в котором будут изложены пожелания армии…

Сразу же по прочтении этого сообщения Герасимов отправился к Столыпину.

— Я бы хотел прочитать текст этого наказа, — сказал премьер. — Скажите на милость, к армии подбираются, а? Ну и ну! Такого я себе представить не мог! Это же прямой вызов трону, не находите?!

Эк играет, подумал тогда Герасимов, будто бы и не он подтолкнул меня к этой комбинации! Или у них, у лидеров, отшибает память? Выжимай из себя по каплям раба, подумал Герасимов; прав был Чехов, все мы рабы. Петр Аркадьевич прекраснейшим образом помнит наш разговор и результатов моей работы ждал затаенно; наконец дождался; все он помнит, но играет свою партию, играет тонко; впрочем, жить ему не просто, кругом акулы, так и норовят схарчить; у нас ведь только тем и занимаются, что друг друга подсиживают; это и понятно делом заниматься трудней, ответственности больше, знания потребны, смелость, а интриги сами по себе живут: запусти слух, поболтай в салонах, сочини подметное верноподданное письмо, засандаль статейку — через своих перевертышей — в парочке контролируемых изданий, вот и понеслось! Дело — тяжко, да и ближе к идее истинного равенства: тот, кто сильнее и умней, получает больше, набирает силу и влияние, а ведь легче не дать другому, чем научиться самому. Да и через наших чиновников с каким делом пролезешь? Всё душат на корню, ястребы какие-то, фискалы тупоголовые, только б запретить, только б не позволить! Страх что за империя у нас! Проклятие над нею довлеет, истинный крест, проклятие…

Назавтра, встретившись с «Казанской», Герасимов получил текст наказа, в котором были и его фразы, — работали вместе, вдохновенно: написанное под диктовку тайной полиции можно вполне трактовать как призыв к неповиновению властям и подстрекательство к бунту.

Столыпин, прочитав наказ, брезгливо его от себя отодвинул:

— Такого рода бумаги не имеют права объявиться в Думе, Александр Васильевич. Меня не волнует возможность конфликта с кем бы то ни было. Пусть думские соловьи заливаются, кляня меня супостатом, но идея самодержавия мне дороже всего, им я призван к службе, ему я готов и жизнь отдать… Как полагаете поступить?

— Мне бы хотелось послушать вашего совета, Петр Аркадьевич, — ответил Герасимов, прекрасно понимая, что в аккуратных словах Столыпина содержалась ясная программа: необходим арест социал-демократов и военных, конфликт с Думой и, как следствие, ее разгон. Новый выборный закон был уже в столе премьера, оставалось только получить повод, чтобы его распубликовать. Арест думской фракции без приказа, думал Герасимов, я проводить не стану; проведешь — а назавтра выгонят взашей, скажут, самовольничал, поступил без санкции сверху; у нас стрелочниками расплачиваться умеют, вверх идут по ступеням, сложенным из имен тех, с кем начинали восхождение.

— Мой совет таков: поступать строго по закону, полковник, — сухо ответил Столыпин. — Самоуправства мы никому не позволим, но если получите неопровержимые данные, что делегация намерена явиться к социал-демократическим депутатам, — заарестуйте… При этом, однако, помните, что улики должны быть налицо, как-никак неприкосновенность и так далее… Иначе я отрекусь от вас. Не обессудьте за прямоту, но уж лучше все с самого начала обговорить добром, чем таить неприязнь друг к другу, если что-то сорвется…

— Текст наказа, подготовленного моим агентом, — Герасимов кивнул на две странички, лежавшие перед Столыпиным, — можно считать уликовым материалом?

— Если этот наказ будет обнаружен у социал-демократов Думы, — вполне.

— Хорошо, — Герасимов поднялся, — я предприму необходимые шаги немедля.

В охране Герасимов подписал ордер на обыск в помещении социал-демократической фракции, которая арендовала здание на Невском, в доме девяносто два, на втором этаже; наряды филеров дежурили круглосуточно: в тот момент, когда солдаты появятся со своим наказом, нагрянет обыск; дело сделано, конец Второй думе.