Горение. Книги 1,2 - [32]

— «Как и всегда, наши газеты опубликовали всеподданнейший доклад министра финансов по поводу росписи государственных доходов и расходов на 1902 год. Как и всегда, оказывается, — по уверениям министра, — все обстоит благополучно: „финансы в совершенно благоприятном состоянии“, в бюджете „неуклонно соблюдено равновесие“, „жел. — дорожное депо продолжает успешно развиваться…“» — Николаев усмешливо покачал головой: — Это про нас с вами, Шавецкий. «…И даже происходит постоянное нарастание народного благосостояния»! Неудивительно, что у нас так мало интересуются вопросами государственного хозяйства, несмотря на всю их важность: интерес притуплен обязательным казенным славословием, каждый знает, что бумага все терпит, что публику «все равно» «не велено пущать» за кулисы официального финансового фокусничества…Русская публика так вышколена по части благопристойного поведения в присутственных местах, что ей становится вчуже как-то неловко, и только немногие бормочут про себя французскую пословицу: «Кто извиняется, тот сам себя обвиняет». Посмотрим, как «извиняется» наш Витте… О промышленном кризисе Витте говорит, разумеется, в самом успокоительном тоне: «заминка», «несомненно, общих промышленных успехов не коснется и по истечении некоторого промежутка времени, вероятно (!!), наступит новый период промышленного оживления…» А дальше господин из «Искры» замечает, что это не утешение для рабочего класса, страдающего от безработицы; их он жалеет, нас не очень… Ничего, это стерпим, ради следующего пассажа. Сейчас… Вот: «Слова „голод“ Витте совсем избегает, уверяя в своем докладе, что „тяжелое влияние неурожая… будет смягчено щедрой помощью нуждающимся“. Эта щедрая помощь, по его же словам, равняется 70 млн. руб., тогда как недобор хлеба оценивается в 250 млн.». И еще, последнее: «По каким статьям всего более увеличились расходы с 1901 по 1902 год!..Почти на четверть возросли расходы по двум статьям: „на содержание особ императорской фамилии“ — с 9,8 млн. руб. до 12,8 млн., и „на содержание отдельного корпуса жандармов“ с 3,96 млн. до 4,94 млн. руб. Вот ответ на вопрос: какие „нужды русского народа наиболее настоятельны!“»

Николаев поднял глаза сначала на Шавецкого, потом на Дзержинского и Сладкопевцева.

— Про нас ничего не сказано, — задумчиво сказал Сладкопевцев и сразу добавил: — Про купцов, а мы ведь к мужику ближе…

— Отчего же? — не согласился Николаев. — Про купцов он тоже сказал, ибо вы вне экономического развития, которое не баррикадируют обломовским, бюрократным идиотизмом, обречены на гибель первыми. И громить вас станет не мужик, а именно фабричный рабочий, которому новый «искровский трибун» сострадает словесно, а я — делом.

— То есть? — не понял Дзержинский. — Научите нас с Новожиловым сострадать фабричному — делом.

— Мы их с Шавецким приобщаем к промышленности размаха, — ответил Николаев, — и в этом аспекте статьи «Искры» меня о-очень интересуют.

— Где вы достаете эти возмутительные листки? — поинтересовался Дзержинский.

— Юзеф, я могу дать вам посмотреть эти листки, но ответить, где и как я их достаю, увольте: предательству не учен.

…(Никто из следовавших в поезде не знал, что автором этой статьи в «Искре» был Ленин. Но угадал Николаев верно: в газете выступил новый вождь партии.)

«Милостивый государь Игорь Васильевич!

В связи с тем, что фотограф Московского охранного отделения Грузденский был в отъезде по причинам вполне уважительным, только сегодня ему передали фотографические карточки ссыльнопоселенцев Дзержинского и Сладкопевцева, кои совершили дерзкий побег из Якутской губернии. Фотографические карточки распечатаны Грузденским в количестве тридцати штук, показаны филерам и отправлены в железнодорожную жандармерию.

Остаюсь Вашего Высокоблагородия покорным слугою

подполковник фон Шварц».

11

По прошествии двух дней после того, особого с Шевяковым разговора, когда Глазов с Граббе рассчитался (к немалому для ротмистра удивлению), подполковник вел себя так, словно бы ничего между ними не было. Поэтому когда сегодня Шевяков заглянул в его кабинетик без стука, Глазов, внутренне содрогнувшись, сразу определил: началось!

И — не ошибся.

— Вот, — Шевяков достал письмо из десятка других, по форме похожих, — на ловца и зверь бежит. Все остальные-то о чем? «Хочу послужить верой и правдой делу охраны устоев Империи. Могу давать сведения о студентах, профессорах и революционерах». А это, извольте взглянуть, Глеб Витальевич, пахнет духами и написано на твердой бумаге.

— Дайте, — хмуро сказал Глазов и пробежал текст:

«Ввиду крайне тяжкого материального положения, в коем я оказалась, хотела бы увидаться с чинами охранного отделения Варшавы для беседы о моем возможном сотрудничестве. Я хорошо знакома с Розой Люксембург, Тышкой и Адольфом Барским в Главном Правлении социал-демократии Польши и Литвы, а в Варшаве мне были известны Ганецкий, Уншлихт (до его ареста), Винценты Матушевский, Каспшак и Дзержинский, когда он еще не был арестован. За услуги я хочу получать не менее ста рублей в месяц. Если это мое условие не будет принято, прошу не беспокоить себя ни звонком, ни письменным ответом.