Горечь жестоких людей - [21]

Пока я возвращалась в свою комнату, краем глаза замечала, что проходящие мимо на меня смотрят. Мне казалось, они знают о случившемся. Догадываются, как Ревокарт медленно расшнуровывал моё платье, как впервые прикасался к голой коже и властно требовал раздвинуть ноги.

Вернувшись в комнату, я уставилась на своё отражение в зеркале. И увидела, что у меня всё лицо в краске… и она, краска, ярко-алого цвета. Как кровь!

И я залилась лихорадочным смехом. Это был очень плохой знак!

•••

Я уехала на три недели. В спешке договорилась, чтобы меня отпустили с занятий, собрала вещи и села в карету без отличительных знаков, присланную отцом. Она была неудобной и напоминала о плохом. Чем старше я становилась, тем отчётливее понимала, что мне не нравятся кареты. Не нравился мне также снег, той зимой вознамерившийся утопить всю страну в своих белоснежных внутренностях.

Жила я всё это время в доме отца. Для меня была выделена комната, куда я селилась каждый раз, приезжая к Ричарду. Безусловно, за два года я бывала в доме отца много раз, но ни разу – на целых три недели.

Вещей я взяла с собой немного – шкафы в родительском доме были забиты одеждой. Мне оставалось распаковать некоторые мелочи, сесть у окна и смотреть, как снег налипает на окно.

Мне было тепло и уютно. Служанка принесла горячий какао, который я пила маленькими глотками, вспоминая девочек из своей комнаты и как они, наверное, мёрзнут в нашей комнатке с продуваемыми окнами. «Надо будет привезти им несколько дополнительных одеял, – подумала я. – Вот уедет Таир Ревокарт из Мирн, я вернусь и порадую их подарками».

И, успокоив себя этой мыслью, уснула.

•••

За прошедшие два года я стала смелее. Теперь хоромы Ричарда воспринимались как нечто моё, личное. Я подшучивала над охранниками, играла с ними в карты и целовалась на спор. Правда, немного скучала за Парижем. Перед отъездом мне пришлось рассказать жениху наспех придуманную басню о том, что меня вызывает к себе больная тётушка.

Отец всегда ночевал дома, в своём крыле. Но я была уверена, что когда меня нет, он проводит время то у любовниц, то в других местах. Внешность Ричарда формировала в воображении образ эдакого покорителя женских сердец. Несмотря на возраст и почти полностью седые волосы, он был в очень хорошей физической форме, и я видела, как на него засматриваются томные барышни. Те единицы, которые случайно попадались мне на глаза, пялились на меня с неприкрытой ненавистью, считая, что Ричард мой любовник.

Прожив под одной крышей три недели, мы с отцом начали сближаться. Он очень хотел наладить со мной отношения, да и моя обида со временем знатно поутихла. Слово за слово, у нас начали завязываться всё более содержательные разговоры.

Я спрашивала о людях, которые его окружают, и он каждого характеризовал честно и без утайки. Спрашивала о Тритонах, о делении власти внутри группировки. Меня удивляло то, насколько отец со мной откровенен, хоть я не давала поводов. Кровное родство – недостаточно уважительная причина для доверительных отношений.

Ричарда, в свою очередь, интересовала его жена – моя мать – и, как ни странно, мой младший братец Ян.

В тот вечер мы с отцом по традиции сидели у камина. На улице началась вьюга, мы откупорили бутылку розового вина и наслаждались завыванием ветра за окном.

– Кто такой Мафодий? – спрашивал Ричард.

– А то ты не знаешь, у тебя ведь на него собрана вся имеющаяся информация.

– Это другое, – хмыкнул Ричард. – Хочу от тебя услышать.

Я задумалась.

– Мафодий… неплохой. Он почти никогда не повышал на меня голос, заботился о маме… так, как умел.

– Как умел? – поза Ричарда чем-то неуловимым напомнила мне о хватке цербера.

– Мафодий не знает красивых речей, с ним мама не может поговорить о любимой книге или поэзии. Он не способен оценить, как безупречно она играет на фортепиано – человеку на ухо медведь наступил и хорошенько там потоптался. Иногда он говорил вещи, за которые нам становилось стыдно, например, мог при гостях рассказать, что у него загноился мозоль на ноге, – я улыбнулась. Некогда неприятные воспоминания сейчас почему-то вызвали улыбку. – Но…

– Но? – Ричард нетерпеливо подался вперёд.

– Да, Мафодий слеплен из другого теста, но, когда мама засыпала вечером в гостиной с книгой, он неизменно укрывал её пледом. А иногда, думая, что никто не видит, просто наблюдал за тем, как она спит, даже спустя годы после женитьбы. Думаю, Мафодий и сам понимает, что ему чудом посчастливилось найти такую жену.

– Он воспользовался её слабостью. После моей смерти ей было некуда идти.

– Ты прав, отец, некуда. После твоей смерти её на улицах камнями забрасывали и с лицо плевали. Она боялась, что в наш дом ворвутся и устроят самосуд. Когда появился Мафодий с предложением вывезти нас из Эпир – ясное дело, она согласилась, – я скорчила кислую мину. – Мама не любит вспоминать о том периоде свой жизни.

– Несложно понять, почему.

– Кстати, что случилось с тем домом, где мы когда-то жили?

– Ничего, – Ричард устало потёр веки. – Его сожгли через несколько дней после того, как Мафодий увёз вас из столицы в Древесны.

– Вот оно как… Мама мне об этом не рассказывала.