Горечь жестоких людей - [12]
Наверное, отчиму хотелось подойти ко мне, схватить и потащить в Академию насильно, и, честно говоря, меня удивляло, почему он этого не делал. Мафодий как будто прочёл мои мысли.
– Ты должна явиться к нему сама, добровольно. Таковы его условия.
Хотелось засмеяться. Впервые на моей памяти отчим так чётко и последовательно выражал свои мысли.
– Ты понимаешь, что он со мной сделает?
Мужчина промолчал.
– А что мама?
– Плачет в своей комнате. Она не знает, что я ездил к нему… и уже оплакивает смерть сына. Я расскажу ей… позже.
Мама, моя родная мамочка, пережившая так много. Это для меня Ян – всего лишь досадная ошибка, а для неё – единственный сын, который и попал-то в тюрьму, я уверена, из-за меня. В груди сдавило, мнимое спокойствие рассыпалось на глазах.
Я встала.
– Мне нужно переодеться.
Отчим впился в меня воспалёнными глазами.
– Потом ты поедешь?
– Да, потом – поеду. Уходи.
Он не двигался.
– Мафодий, даю тебе слово, я не никуда не убегу.
Он повернулся и ушёл, напоминая большую добрую дворнягу, которой дали пинок под зад. Таким он был всегда: грозным с виду, но часто – очень неловким и нуждающимся в помощи.
Я попросила служанку принести мне чан с водой. Умылась, переоделась и заколола волосы в пучок, как делала всегда, находясь вне дома. У меня был строгий профиль, и я любила это подчёркивать.
Мне хватило часа. Я вышла из комнаты.
В гостиной меня ждал Мафодий, взволнованный и как будто постаревший на десять лет. Мы покинули жильё вместе.
Как оказалось, в двух кварталах от дома нас ждали кучер и карета с гербом Ревокартов на дверцах. Это было сделано для того, чтобы на пропускном пункте в Академию никому в голову не пришло проверять, кто находится в карете.
Я села, отчим захлопнул дверцу с другой стороны, отделяя меня от того мира, в котором ещё существовала хоть какая-то справедливость. Я не ребёнок, знала, куда меня везут… и даже догадывалась, зачем.
Всю дорогу я вспоминала, как он срезал пуговицы с моего жакета. И повторяла про себя: «Клара, это происходит не с тобой, твоя жизнь начнётся, когда ты уедешь учиться в Мирны».
Мы подкатили к Академии. На улице уже смеркалось. Ворота открылись, пропуская карету.
При входе меня уже ждал слуга.
– Следуйте за мной, – сказал мужчина.
Он вёл меня длинными пустынными коридорами, и я вспомнила, что уже бывала в этом месте, когда Ян только-только поступил в Академию. Казалось, это было в другой жизни, хоть прошло меньше года.
Мы двигались дальше, в покои говерна.
– Проходите.
Я переступила порог. Дверь за мной закрылась.
Бросались в глаза высокие окна, сейчас завешанные тяжёлыми портьерами. Слева – камин, а прямо по центру, у стены, – кровать. В неё-то и уткнулся мой взгляд. Я сделала несколько шагов назад, пока не поняла, что упираюсь в запертую дверь.
– Поздно бояться, Клара.
Я заметила его не сразу. Ревокарт сидел в глубоком кресле у камина, белая рубашка слегка распахнута, в руке – бокал вина. Художник во мне отозвался болезненной мыслью: это – идеальный момент, чтобы запомнить, а потом нарисовать. Роскошная комната, привлекательный мужчина и блеклое освещение камина, жар от которого понемногу отогревал мои холодные руки.
Ревокарт поднялся и подошёл ко мне.
– Ты будешь вино?
Я отрицательно махнула головой.
– Нет.
Он усмехнулся краешком губ.
– Правильное решение, ты мне нужна трезвая.
Он молча (резче, чем нужно) снял с меня плащ, и я осталась в простом тёмно-синем кашемировом платье.
– Распусти волосы.
И опять я вздрогнула, чувствуя, как в груди зарождается страх. Тот самый, впервые испытанный в карете, пока мне срезали эти клятые пуговицы.
– Зачем?
– Или делай, что велю, – сказал он раздражённо, – или убирайся прочь, и завтра твоего брата казнят.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, не мигая. Что мы искали в этих глубинах – непонятно.
Я не выдержала первой – прикоснулась к волосам и начала вынимать из причёски шпильки. В руках я их не держала, так что маленькие кусочки метала беззвучно осыпались на мягкий ковёр. У меня были не слишком длинные, но тяжёлые светло-каштановые волосы, и когда я их распустила, на секунду испытала облегчение.
Мужчина запустил в них руку, сгребая в кулак и вдыхая запах. Слишком близко ко мне, слишком неприлично он это делал, вновь и вновь шокируя своим поведением.
Затем он зашёл со спины и начал расшнуровывать моё платье. Уверено, чётко, не делая пауз.
Что же он делает?! Что же он…
– Вы подставили Яна, – прошептала я, вздрагивая каждый раз, когда его пальцы дёргали шнуровку.
– Ты думаешь, он не мог украсть? – в голосе Ревокарта слышалось непонятно откуда возникшее раздражение, в то время как руки выполняли механическую работу – раздевали меня.
– Я уверена, что не мог. Ян бы не стал рисковать местом в Академии – слишком сильно сюда стремился. И вас слишком сильно уважал!
Ревокарт на секунду прервал своё «важное» дело и обошёл меня, чтобы остановиться напротив и схватить за подбородок.
– Знаешь, на попытке украсть какую картину он был замечен?
– Нет, – прошептала, вынужденная смотреть ему в лицо.
– «Нити судьбы» Кароньи.
