Горе от богатства - [11]

Лакей в ливрее почтительно поклонился, провожая к карете Гудзона, пребывающего в блаженном неведении о своей бестактности, и дочь, страдающую от поведения своего отца. После отъезда гостей негодующий Виктор гневно приказал:

– Того, кто распорядился постелить дорожку, уволить!

Александр усмехнулся, глядя, как отец вне себя от ярости прошел в свой кабинет. Если мистер Гудзон надеялся, что визит к Виктору Каролису откроет ему двери в высшее нью-йоркское общество, его ждало горькое разочарование.

Двумя днями позже, прогуливаясь в толпе на ипподроме Лонг-Айленда, Чарли обеспокоено заметил:

– Не уверен, что это нам сойдет с рук, Алекс. Я думал, уважаемые люди здесь не бывают, а уже видел старика Генри Джея и командора Вандербилта.

– Вандербилт, положим, далеко не уважаемый, – небрежно отозвался Александр.

Когда его дед в молодости скупал земли, Корнелиус Вандербилт, будучи моложе деда, приобретал паромы и пароходы. Оба сколотили огромные состояния, но если Каролисы теперь считались старой гвардией, на Вандербилтов до сих пор смотрели как на нуворишей, особенно потомки его бывшего соперника.

– Но в лошадях разбирается, – сказал Чарли с невольным восхищением. – Неплохо бы узнать, на кого он ставит, и сделать так же.

Вандербилт был одет так, словно сам управлял экипажем на котором приехал. На нем были белый цилиндр, который он надевал, когда сидел на козлах, и кожаные перчатки. Очень хорошенькая, броско одетая и совсем молоденькая женщина с обожанием повисла у него на руке.

– Я больше полагаюсь на собственное суждение, благодарю вас, – заявил Александр. Предположение Чарли, что он разбирается в лошадях хуже Вандербилта, обидело Александра.

Чарли с готовностью извинился, но по его виду чувствовалось, что сомнения его не рассеялись. Он с сожалением посмотрел вслед командору. Александр тянул его в другую сторону. Об азарте Вандербилта ходили легенды. Было бы здорово посмотреть, на какую лошадь он поставит – и сколько.

– Тогда скажи, на кого ты будешь ставить. – У Чарли руки чесались от желания потратить деньги, оттопыривавшие внутренний карман его сюртука. – Поставишь на Пеструю Танцовщицу или…

Вдруг он увидел, что прямо на них движется его дядя, совершенно седой и с сигарой в зубах. Чарли побледнел.

– Господи! – вырвалось у него. – Это же дядя Генри!

Но было уже поздно – Александр не успел улизнуть. Когда он посторонился, чтобы пропустить двух «жучков», промышлявших сведениями о лошадях, Чарли во всю прыть пустился наутек, и внушительная фигура Генри Шермехона III нависла над Александром.

– А ты, юноша, что здесь делаешь? Почему ты не в Тарне с отцом? – возмутился его дальний родственник, раздосадованный тем, что юный отпрыск этого выскочки Виктора Каролиса застал его под руку с дамой весьма сомнительной репутации.

Александр оттянул тугой жесткий ворот накрахмаленной сорочки. Жара стояла удушающая. «Может, притвориться, что потерял сознание», – мелькнуло у пего в голове.

– Я… я… конюший отца думает купить Пеструю Танцовщицу, а я решил посмотреть, как она себя покажет, – выдавил он, наконец. – Я бы почел за большую честь, если бы вы оказали мне услугу. Могу я просить вас об одолжении – не сообщать отцу, что я был здесь. Он не одобряет моего интереса к лошадям.

Генри не сомневался в правдивости этого признания. Виктор Каролис ему никогда не нравился. Возможно, в обществе и предпочли забыть, что отец Виктора был батраком в затерянной деревушке где-то в Восточной Европе, но Генри Шермехон III помнил об этом. В глазах Генри нелюбовь Виктора к лошадям была совершенно естественна для человека такого низкого происхождения. Однако его сын, кажется, из другого теста.

Генри уже справился с досадой и с интересом рассматривал Александра, которого это весьма смущало. Хотя Сандор Каролис был вульгарен и отвратительно воспитан, он всегда втайне нравился Генри. Это был поразительно жизнелюбивый человек, которого нельзя было обвинить в равнодушии к лошадям.

Генри вспомнил, что говорили, когда Каролис купил Тарну Сандор, лихо скакал верхом без седла и босиком, как истинный мадьярский пастух, и общество приходило от этого в ужас. Генри помнил скандал на званом обеде у миссис Рузвельт, где собралось изысканное общество. Прислуживали лакеи в пудреных париках и шелковых панталонах. Стол ломился от яств. В разгар обеда Сандор Каролис извинился и удалился на кухню. Там и нашла его хозяйка, раньше никогда не бывавшая в этой части своего дома. В одной руке Сандор держал нож с инкрустированной ручкой, а в другой – батон салями. Ловкость, с которой он отрезал кусок за куском, не произвела на чопорную миссис Рузвельт ни малейшего впечатления. Больше Сандор никогда не переступал порога ее дома. Но Генри поймал себя на мысли, что его это мало заботит. Он вдруг подумал, что стоящий перед ним юноша больше похож на деда, чем на отца. Тот же беспечный взгляд, та же лихая удаль в черных глазах, то же врожденное обаяние. Генри нехотя признался себе, что испытывает к Александру такое же теплое чувство, что и к его деду.

– А я одобряю, мой мальчик, – наконец выговорил он. – Это спорт королей. Полагаю, в недалеком будущем в Ныо-Иорке появится американский жокей-клуб, достойный нашего города.