Горе невинным - [21]

Итак, – продолжал доктор после некоторого раздумья. – Вот вы утверждаете, что миссис Эрджайл была замечательной матерью. В этом не приходится сомневаться. Она хотела быть ею и прилагала к этому немалые усилия. Но она зашла слишком далеко со своими благодеяниями.

– Это были не ее родные дети, – заметил Калгари.

– Именно, – согласился Макмастер. – Вот в этом-то, как я представляю, и состоит затруднение. Вы понаблюдайте за всякой нормальной кошкой. Она отчаянно защищает своих котят, расцарапает любого, кто к ним приблизится. Но вот проходит неделя, другая, и кошка начинает подумывать о собственной жизни, выходит немного поразмяться. Ей хочется отдохнуть от своих малышей. И хотя она по-прежнему их защищает, когда чувствует опасность, но теперь уже не докучает им беспрерывно. Она все еще забавляется с ними, но, когда они чересчур расшалятся, задаст им трепку и промяукает, что ей хочется побыть одной. И это вполне естественно. По мере того как котята подрастают, кошка все меньше о них заботится и все чаще вспоминает про соседских котов. Это и есть нормальная семейная жизнь. Я наблюдал многих девушек и женщин с сильными материнскими инстинктами, им до смерти хотелось замуж, но больше всего им хотелось стать – хотя сами они этого не осознавали – не женами, но матерями. Потом появлялись дети. Молодые матери были счастливы и довольны, жизнь принимала для них нужные очертания. Они уделяли внимание мужьям и делам округи, сплетничали и, разумеется, не забывали о детях.

Но все в нормальных пропорциях. Материнский инстинкт в чисто физическом смысле был удовлетворен. Итак, миссис Эрджайл отличалась сильным материнским инстинктом, но не получала физического удовлетворения, возникающего при вынашивании детей. А потому материнские позывы ни на минуту не умолкали. Ей хотелось детей, много детей. А их не было. Мужа она не замечала, воспринимая его как находившуюся вблизи приятную абстракцию, и думала о детях. О том, как их кормит, одевает, играет с ними, заботится о них. Слишком много она для них сделала. Единственное, в чем отказывала и в чем они больше всего нуждались, так это в такой безделице, как возможность выскочить из-под ее крылышка. Они не играли в саду, подобно заурядным детям в округе. Нет, в их распоряжении находились многочисленные приспособления в виде трапеций и разнообразных сооружений, летний дом, укрытый деревьями, и специально завезенный песок, из которого соорудили на реке маленький пляж. Они не пробовали обычную, простую пищу. Еще бы, этим детям подавались отборные овощи, стерилизованное молоко, специально обработанная вода, каждая калория взвешивалась, витамины подсчитывались! Я бы не был профессионалом, если б вам об этом не рассказал. Миссис Эрджайл не была моей пациенткой. Если случалась нужда в докторе, она ездила в Лондон к одному врачу на Харли-стрит. Ездила нечасто. Это была крепкая и здоровая женщина. Я, как местный врач, осматривал ее детей. Впрочем, она полагала, что я недостаточно внимателен, поскольку уговаривал ее разрешить им поесть черной смородины с кустов. Я полагал, что нет ничего страшного, если они промочат ноги или у них невзначай заболит голова. Не беда, когда у ребенка температура тридцать семь градусов. Если она не выше тридцати восьми, то и нервничать не стоит. Дети были избалованы, их кормили с ложечки, над ними тряслись, их холили, но пользы от этого не было.

– Вы хотите сказать, что именно такое воспитание испортило Джако?

– Я имел в виду не только Джако. Джако, по моему разумению, с самого начала имел дурные наклонности. К таким обычно приклеивают ярлык «неуравновешенного ребенка». Ценность у него, как и у всякого другого ярлыка. Эрджайлы ни в чем ребенку не отказывали, делали все, что могли. Я на своем веку немало таких Джако повидал. С течением времени, когда мальчишка безнадежно испортится, родители жалуются: «Если бы я с ним обращался построже, когда он был маленьким!», «Я был слишком суров, надо бы подобрее». Правда, лично я не верю, что воспитанием можно многое изменить. Если у ребенка плохой характер, то уж ничего не поделаешь. Одни становятся преступниками потому, что имели трудное детство и видели слишком мало любви, другие – потому, что были слишком избалованы. Многие из них все равно пошли бы по кривой дорожке. Джако, по-моему, относится к последней категории.

– Так вы не удивились, когда его арестовали по обвинению в убийстве?

– Откровенно говоря, удивился. Не потому, что мысль об убийстве не вязалась с обликом Джако. Подобного молодца с полным правом можно назвать бессовестным. Меня поразил сам характер убийства. Да, мне был знаком его неистовый темперамент. Еще ребенком он частенько бросался на какого-нибудь мальчика, бил его тяжелой игрушкой или деревяшкой. Но набрасывался он, как правило, на младшего, и, кроме того, действиями Джако в такие минуты руководила не слепая ярость, а желание чем-либо овладеть. Я бы не удивился, если бы узнал, что Джако замешан в убийстве, когда пару мальчишек-грабителей настигает полиция и наш Джако подстрекает: «Хлопни его по башке, голубчик. Пусть возрадуется. Пристрели-ка его». Подобные типы одержимы желанием убить и нередко выступают в роли подстрекателей, но у них не хватает решимости убить самому. Такие вот дела. Теперь выясняется, что я был прав.