Гордость - [7]

Если подвал Мадрины – это место, где обитают тамбора, эспиритос и древняя родовая память, то крыша – это простор, где поет ветер, где мечты и возможности витают среди звезд, где мы с Дженайей делимся своими секретами и строим планы, как объедем весь свет, начав с Гаити и Доминиканской Республики.

У Дженайи всегда найдется шпилька в волосах, поэтому замок она открывает в одну секунду. Мы лезем по лестнице, откидываем крышку люка и выходим в тепло раннего вечера.

Конец июня в Бруклине похож на самое начало вечеринки: музыка, конечно, классная, но ты знаешь, что дальше она будет еще лучше, а потому сперва – легкий тустеп, до начала настоящих танцев. Восемь вечера, но снаружи все еще светло, и отсюда, с крыши, видно, кто и куда пошел по Бушвик- и Джефферсон-авеню.

А еще отсюда, как и из окна нашей спальни, не хочешь – а увидишь отдельный дом на той стороне улицы. Я всю свою жизнь рассматривала провал в крыше, заколоченные досками окна, медленно наползавший лес, который постепенно душил здание. Мы с сестрами когда-то поспорили, вырастет ли прямо на полу дерево, вытянется ли вверх, приподнимет ли дом над землей. Тогда у нас будет свой собственный дом на дереве – дом в небесах.

Не случилось. Дом опять обитаем. Провал в крыше зачинили, лес вырубили, на его месте теперь неестественно зеленый газончик; вставили новые окна, такие высокие и широкие, что сквозь них видно первый и второй этажи: блеск паркетных полов, белые стены, книжные шкафы от пола до потолка, картины – на вид такие, будто их нарисовали в детском саду, мебель – будто из медицинского кабинета.

Много недель в доме так и сновали люди: красили, двигали мебель, наводили чистоту – мы даже решили, что там будет музей или, как предположила Дженайя, когда я послала ей эсэмэску, гостиница.

– Они, представь себе, заплатили другим, чтобы им сделали ремонт, – сказала я, подходя ближе к краю крыши. – Это ж сколько у них денег – платить за то, что вообще-то можешь сделать сам.

Дженайя мягко потянула меня от края.

– Меня другое удивляет: почему они решили сюда переехать. В смысле можно было бы в какой престижный район. Знаешь, какие дома на холмах я вижу по дороге в университет, Зи?

– Что, правда? А ты познакомилась с кем-то из тех, кто живет в таких домах? Они… чего, чернокожие? – спрашиваю я язвительно.

– А то, Зи, ты не знаешь, что на свете существуют чернокожие при деньгах.

– Понятно, существуют. Но зачем им к нам-то переезжать? Я даже подумала, нас теперь вообще отсюда попрут.

Дженайя стоит со мной рядом. Плечи наши соприкасаются, я обнимаю ее, притягиваю поближе. Она обхватывает меня рукой за талию, опускает мне голову на плечо.

– Давай-ка у них и спросим, – произносит она почти шепотом.

– У кого спросим?

– У Эйнсли и Дария. Они с виду ничего, Зи.

– Лучше не стоит, Най, – говорю я. – Слишком они близко живут. Как-то неудобно выйдет.

И тут мы замечаем Эйнсли в одном из окон. Он ерошит свои густые кудряшки, которые – это даже я вынуждена признать – очень, очень ему идут. Мы с Дженайей переглядываемся, она фыркает. Эйнсли вверх не смотрит. Тем не менее мы делаем шаг назад, чтобы он нас уж точно не заметил.

Здесь, на крыше, лежит большой кусок синего брезента, спрятанный под старую черепицу. Мы с Дженайей его вытаскиваем, раскладываем на нагревшемся на солнце дегте, подальше от кромки, где лишь два фута кирпича и цемента отделяют нас от небесного простора. Я сажусь на брезент по-турецки, а Дженайя подтягивает колени к груди.

– И чего это богатенькие не любят штор? – спрашиваю я, ни к кому не обращаясь.

– Выпендриваются, – говорит Дженайя, отрывая голову от моего плеча.

– Они чего, такие богатые?

– Вряд ли. Дом этот наверняка купили по дешевке.

– Это уж точно. Короче – так, при деньгах.

– Скорее всего, больше чем просто при деньгах, Зи. В любом случае Эйнсли очень милый, – говорит Дженайя, вытягивая ноги перед собой.

– Дженайя, помни: сначала сестры, а парни потом! – говорю я. А затем пододвигаюсь ближе и в свою очередь кладу голову ей на плечо. Долгую минуту впитываю тепло и звуки нашего квартала и наконец спрашиваю: – Как, хорошо вернуться домой?

– Да, но скорей бы обратно, – отвечает она.

Я резко поднимаю голову, смотрю на нее в упор.

– Чего? Ты же только что приехала.

– Знаю, Зи, но мне нужно пространство. Широкое пространство, чтобы расправить руки. И тишина, чтобы слышать собственные мысли.

– Ну ничего себе! Мама была права. Один год в колледже – и тебе дома уже неуютно?

Она молчит, оценивает серьезное выражение моего лица, а потом отвечает своим милым невозмутимым голосом:

– Если честно, неуютно. Я подала заявки на программы обучения за границей. Я путешествовать хочу, Зи. Увидеть мир. А уж потом вернуться домой.

А я и не знала, что она этого хочет. Мне трудно себе это даже представить: моя сестра на другом краю земли? А что, если она решит вообще не возвращаться?

– Да ладно тебе, Най. Выезжала ты за пределы штата. Вот, вспомни. – Я начинаю загибать пальцы. – Мы с мамой ездили в торговый центр в Нью-Джерси, в аквапарк в Пенсильвании… – Три пальца так и не использованы, я пытаюсь сообразить, где мы еще были и были ли в каких других штатах.