Гордон Лонсдейл: Моя профессия - разведчик - [105]

Со дня заключения и до самого освобождения я оставался для министерства внутренних дел Англии объектом дискриминации и преследования. Читатель уже знает, что мне запретили посещать вечерние занятия и тем самым общаться с другими заключёнными. Затем, в нарушение тюремных правил, меня перевели в тюрьму для рецидивистов в Манчестере — худшую во всей стране. Я не пытался бежать, но меня поместили под особое наблюдение. В разгар зимы меня перевели в камеру, где «забыли» вставить в окно стекло. Я потребовал застеклить окно. Этого не сделали. Тогда я раздобыл кусок картона и вставил его в раму. Но каждый раз, возвращаясь в камеру, обнаруживал, что картон валяется на полу. Я спокойно вставлял его на место, и благодаря описанной выше манипуляции с отдушиной центрального отопления температура к вечеру становилась вполне терпимой. Наконец последовала команда отремонтировать окно. Я добился своего.

Использовался и другой довольно примитивный способ, который доводит некоторых заключённых до исступления: каждые несколько минут в камеру через глазок заглядывает тюремщик. Делается это с шумом, чтобы привлечь внимание. Если заключённый посмотрит в сторону глазка, тюремщик следит за ним две-три минуты. Как только я понял смысл этого манёвра, начал делать вид, будто ничего не замечаю, и продолжал заниматься своим делом. Через две недели «психические атаки» были прекращены.

К своему пребыванию в тюрьме я относился совершенно спокойно. Считал и всегда буду считать, что наша разведывательная работа приносит пользу всем людям, в том числе и тем, с которыми мне приходилось ежедневно встречаться в тюрьме, поскольку и они, естественно, заинтересованы в предотвращении войны. Я всегда помнил слова Ленина о том, что империалистические войны зарождаются в обстановке глубокой тайны, и считал, что мой долг — помогать раскрывать эти тайны.

Вечерами, когда я вытягивался на своей противной жесткой койке, хотелось думать о чём-нибудь приятном, и я размышлял о своей семье.

Известный советский разведчик Джордж Блейк о К. Молодом:

Лонсдейл переносил свою судьбу с замечательной стойкостью и неизменно пребывал в хорошем настроении… Я вспоминаю один наш разговор, который состоялся всего за несколько дней до того, как его внезапно перевели в другую тюрьму. «Ну что ж, — сказал он в своей обычной оптимистической манере, — я не знаю, что произойдёт, но в одном я уверен. Мы с вами будем в Москве на большом параде в день пятидесятой годовщины Октябрьской революции». Это звучало фантастично в то время, когда мы только начинали отбывать очень длинные сроки наказания, но оказалось, что он был прав.

Примечание авторов. Джордж Блейк написал эти строки после встречи с Кононом Молодым в английской тюрьме, где тоже отбывал наказание. Блейку удалось из тюрьмы бежать.

Глава XXXI

Тюремные правила не то чтобы не дают, но, во всяком случае, строго ограничивают возможность заключённого пожаловаться на администрацию. Я мог подать петицию министру внутренних дел, написать члену парламента и жаловаться устно специальной судейской комиссии, которая раз в месяц посещает тюрьмы. Таковы были те пути, которые британская демократия предоставляла мне для борьбы за свои права.

Но…

Я мог писать члену парламента, только получив «нет» на свою петицию от министра внутренних дел. Последний же мог тянуть с ответом сколь угодно долго. Я довольно скоро познакомился с тем, что британцы именуют «красной лентой» и что переводится на русский всего-навсего как бюрократическая волокита. Но лишь через два года заключения узнал, что существует неписаное правило: я могу писать члену парламента, минуя министра, сразу же после обращения к упомянутой выше судейской комиссии.

Довольно быстро я убедился, что апеллировать к этой комиссии дело бессмысленное и бесполезное. В её состав входят судьи первой инстанции, которых назначает министр внутренних дел. А так как судьи вдобавок и подчинены министру, то рассчитывать на их помощь просто неразумно.

Разобравшись в этих «процедурных» вопросах, я выработал свой стиль в общении с чиновниками. Свои устные заявления комиссии обычно заканчивал так:

— Я знаю, что вы не удовлетворите мою просьбу, и обращаюсь к вам только для того, чтобы иметь право писать члену парламента. Я ещё вчера написал ему письмо, в котором упоминаю, что безуспешно обращался к вам. И я отправлю это письмо, как только выйду из этой комнаты…

Подобные заявления, как я понимаю, крайне раздражали судей. Что не мешало им неизменно сообщать мне, что моё ходатайство удовлетворено не будет.

Получив в июле 1961 года отказ министра внутренних дел освободить меня от ограничений особого режима, я получил возможность жаловаться члену парламента. Теперь надо было решить, кому именно. Всезнающие газеты сообщали, что целых пять парламентариев проявляют интерес к условиям содержания заключённых и нередко помогают им — как-никак это способствовало популярности… Так как я собирался жаловаться на члена правительства консерваторов, разумнее было обратиться к парламентарию-лейбористу.

В конце концов я решил написать известной лейбористке госпоже Барбаре Касл. Большинство опытных заключённых, с которыми я советовался, считали, что только у неё хватит смелости выступить в мою защиту.