Горчаков - [129]

В «Мыслях и воспоминаниях» немецкий канцлер пытается воссоздать картину событий, происходивших на конгрессе, соотношение далеко не равных сил, преследовавших несовместимые цели. То, чем руководствовался Бисмарк, сам он определял просто и ясно: «Если Россия овладеет Турцией, ее силы увеличатся почти вдвое и она окажется вдвое сильнее всей остальной Европы вместе взятой».

Вот как пишет о той ситуации Бисмарк в своих мемуарах: «Возмущение России результатами Берлинского конгресса было одним из тех явлений, которые оказывались возможными наперекор истине и разуму в условиях, когда пресса в отношении внешнеполитическом так мало понятна народу, как русская, и когда на нее с такой легкостью производят давление. Влияние, которым пользовался в России Горчаков, подстрекаемый злобой и завистью к своему бывшему коллеге, германскому имперскому канцлеру, и поддерживаемый своими французскими единомышленниками и их французскими свойственниками (Ванновский[200], Обручев[201]), было достаточно сильным, чтобы инсценировать в прессе во главе с «Московскими ведомостями» видимость возмущения ущербом, нанесенным будто бы России на Берлинском конгрессе неверностью Германии. На самом деле на Берлинском конгрессе не было высказано ни одного русского пожелания, принятия которого не добилась бы Германия, иногда даже путем энергичных шагов перед английским премьер-министром, несмотря на то, что он хворал и лежал в постели. Вместо того чтобы быть за это признательными, нашли соответствующим русской политике продолжать, под руководством пресыщенного жизнью, но все еще болезненно тщеславного князя Горчакова и московских газет, работать над дальнейшим взаимным отчуждением России и Германии»[202].

Однако там же можно прочесть и совсем другое: «При выполнении решений конгресса Россия ожидала и требовала, чтобы на Востоке в переговорах об этом по местным вопросам германские представители в случае разногласий между взглядами русских и представителей других держав всегда были на стороне русских. Правда, по некоторым вопросам суть решения была для нас довольно безразличной; нам важно было лишь честно истолковать постановления и не нарушать наших отношений также и с другими великими державами из-за пристрастного поведения по местным вопросам, которые не затрагивали германских интересов. Резкий и язвительный тон всей русской печати, допущенное цензурой натравливание против нас русских народных настроений заставляло считать благоразумным не терять симпатий тех иностранных держав, кроме России, на которые мы еще могли рассчитывать»[203].

«…Если бы мы упрочению союза с Россией принесли бы в жертву наши отношения со всеми остальными жертвами, то при нашем открытом географическом положении мы оказались бы в опасной зависимости от России в случае резкого проявления Францией и Австрией стремления к реваншу»[204].

Внимательный читатель заметит эту двойственность в трактовке немецкой позиции: с одной стороны, Бисмарк учитывал все без исключения пожелания российской стороны, с другой — как можно было их учитывать, когда имелись и иные расчеты, в том числе интересы дружественных Германии государств. К тому же фактором давления на конгресс якобы выступала русская пресса, что оказывало негативное влияние на настроение участников конгресса.

Балканская эпопея стала частью личной драмы Горчакова, мрачной страницей в политической биографии российского канцлера. И не только по той причине, что ему не удалось отстоять итоги военной кампании России на конгрессе в Берлине. Прежде всего трагедия была в том, что эта война вообще состоялась. Сам факт ее начала противоречил политическим установкам и целям, которыми руководствовался Горчаков на протяжении двух десятилетий. Министру иностранных дел, канцлеру империи в иные сложные периоды удавалось противостоять «ястребам», готовым втянуть страну в военные авантюры как в самой России, так и за ее пределами. В этом случае, как ни старался Горчаков, приводя самые сильные доводы и аргументы, используя свой политический вес и авторитет, наконец, свое красноречие, к нему не прислушались.

Война не должна была начаться. Даже в случае победного завершения, по мысли Горчакова, она неизбежно должна была обернуться для России провалом, нанеся глубокий урон национальной программе возрождения. Так оно и получилось.

Политические реалии, о которых славянофилы предпочитали не думать, были таковы, что европейское сообщество не могло согласиться с лидирующей ролью России на Босфоре и на Балканах. Великие державы, как это следовало из уроков других европейских войн, не допускали доминирования одного государства в ущерб безопасности и интересам других. Особенно когда дело касалось Российской империи, достигшей к тому времени прежнего могущества. Исход войны для них был предрешен: либо Россия потерпит поражение, либо, одержав победу, ослабленная, останется в изоляции, не способная противопоставить себя ни в военном, ни в политическом отношении сплоченной коалиции европейских государств. По этой причине Берлинский конгресс имел свою внутреннюю логику, возникшую задолго до того, как Балканская война завершилась. Причины шовинистического угара, охватившего русскую прессу, возглавляемую Катковым и Аксаковым и подвергнувшую нападкам и итоги конгресса, и его участников, понять и объяснить можно. Однако эта шумиха не имела ничего общего с реальной межгосударственной политикой, проводить которую в угоду России никто не собирался.