Горчаков - [126]

То, что планы Германии были разрушены российской дипломатией, особенно уязвляло Бисмарка. Не столько суть проблемы, сколько линия поведения Горчакова и данные им публичные комментарии к переговорам вызвали раздражение немецкого канцлера. Выплескивая свой гнев на «французистого» Горчакова, канцлер тем самым признавал провал собственных планов.

* * *

Балканская война (1877–1878) имела глубоко уходящие в историю корни. Защита православных христиан была одной из программных целей Российского императорского дома. На протяжении веков христиане Востока находились под покровительством российских императоров. Россия, связанная со славянскими народами Балкан «единой, истинно православной верой, переданной ей самими апостолами Христа, через греко-византийцев», стремилась откликаться на их беды и нужды, оставаясь на протяжении четырех веков их последней надеждой. Боль православных балканских народов не проходила с тех времен, когда в ходе османских нашествий были захвачены и разрушены христианские святыни Иерусалима, когда пал Константинополь, когда перестала существовать великая Византийская империя, а на ее территории, где оставались христианские общины, насаждался ислам. Насильственная исламизация, ограничения в политических и имущественных правах, нещадная эксплуатация не могли не вызывать религиозные восстания и бунты.

Эти обстоятельства время от времени консолидировали лидеров христиан, побуждая к действиям. В середине XIX века волнения в Сербии и Черногории, в Боснии и Герцеговине, на территории Греции и Болгарии вызвали кровавые карательные акции турок. Было жестоко подавлено восстание греков-христиан на Крите, что вызвало мощный поток иммигрантов в Россию…

Горчаков как никто другой видел, как менялись атмосфера на христианском Востоке и обстановка вокруг него. В конечном счете Западная Азия и Балканы стали пунктами кристаллизации европейских кризисов. Освободительные военные походы предыдущих столетий расширяли границы Российской империи, но одновременно несли за собой беды и разрушения, вызывая ответную реакцию — геноцид, насильственную исламизацию местного населения. По этой причине попытки освободить христиан извне неоднозначно воспринимались местной славянской элитой, вызывали беспокойство, скрытый протест. Политический анализ того, что реально происходит в славянских странах Востока, Горчаков представил задолго до Балканской войны в упоминавшейся записке императору в 1867 году:

«Обратив взор в будущее, нам следует предвидеть, что христиане Востока, будучи предоставлены своей судьбе, не избегут столь мощного на сегодняшний день влияния капитала и материального прогресса Запада. Но, дабы противостоять ему, можем ли мы рассчитывать лишь на признательность христиан и узы веры и расовой принадлежности, связывающие нас? Безусловно, не стоит пренебрегать и этим внутренним порывом, доколе он — наша единственная сила на настоящий момент. Нам следует продолжать нашу миссию защитника христианских народов Востока, практически показывая им, что Россия — их единственный, искренний, постоянный и бескорыстный друг, от века желавший им добра, причем не из каких-либо корыстных расчетов и эгоистических задних мыслей. Однако, чтобы Россия имела в этих краях достойное ее влияние, необходимо подкрепить моральные узы постоянными финансовыми, промышленными и торговыми отношениями, которые неразрывно связали бы судьбы России и этих стран воедино»[193].

Подкреплять моральные узы экономическими России становилось все труднее, почему Горчакову и приходилось, несмотря на давление определенных сил, отодвигать данную проблему в долгий ящик. Радикально взяться за решение восточного вопроса Россия, по мнению ее канцлера, могла лишь «развив свои внутренние силы, какие на сегодняшний день есть единственный реальный источник политического могущества государства»[194].

Бисмарк, не связанный условностями российского императорского двора, мог, в отличие от Горчакова, высказываться по этому поводу гораздо откровеннее:

«Традиционная русская политика, которая основывается отчасти на общности веры, отчасти на узах кровного родства, идея «освободить» от турецкого ига и тем самым привлечь к России румын, болгар, православных, а при случае и католических сербов, под разными наименованиями живущих по обе стороны австро-венгерской границы, не оправдала себя. Нет ничего невозможного в том, что в далеком будущем все эти племена будут насильственно присоединены к русской системе, но что одно только освобождение еще не превратит их в приверженцев русского могущества <…>. Все эти племена охотно принимали русскую помощь для освобождения от турок; однако, став свободными, они не проявляли никакой склонности принять царя в качестве преемника султана. Я не знаю, разделяют ли в Петербурге убеждение, что даже «единственный друг» царя, князь черногорский, а это до некоторой степени извинительно при его отдаленности и изолированности, только до тех пор будет вывешивать русский флаг, пока рассчитывает получить за это эквивалент деньгами или силой»[195].

В ту пору, однако, российское общество испытывало особый патриотический подъем. Вынашиваемые в славянофильской среде идеи всеславянского братства, воплотившиеся в панславистской теории единства и целостности православных народов, нуждались в некоем практическом применении. Многим казалось, что именно теперь условия для их осуществления были как никогда благоприятными. Османская Турция сама давала повод к внешнему вмешательству, приступив к очередному этапу подавления восстаний на славянских землях. Ситуация, сложившаяся в общественных кругах, стала развиваться помимо воли императора. Добровольцы потянулись в Сербию и Черногорию со всех концов России, отовсюду шли пожертвования.