Горбун - [50]

Через полчаса после того, как с помощью камеристок был закончен туалет, мы ее увидели в его спальне.

– Где Пейроль? – была его первая фраза. – Разве он вас не проводил?

– Ваш Пейроль, – ответила девушка, – за время, когда я одевалась к выходу, умудрился потерять дар речи. Пока я занималась прической, он вышел прогуляться в сад и вскоре вернулся. Пресвятая Дева! Он выглядел так, будто его поразил гром небесный: лицо белее мела, челюсть трясется, безумные глаза рыщут по сторонам, будто кого-то высматривают. Потом ему сделалось дурно, и он едва не упал на паркет. Мадам Ланглуа протянула ему мензурку с каплями красавки, но он при их виде скривился и, сказав что лучше выпьет бокал бургундского, направился в буфетную. Я поняла, что от такого провожатого толку мало; когда всем было не до меня, улизнула из комнаты и отправилась к вам одна, без конвоя. Может быть, он заболел и заразен. Однако, монсиньор, – прервала свой рассказ девушка. – Вы меня пригласили ведь, не для разговоров о вашем Пейроле. Не так ли?

– О, нет, – ответил Гонзаго, искусно скрывая за улыбкой тревогу, вызванную известием о внезапном недомогании управляющего, – вовсе не для этого.

– Тогда для чего? Скорее говорите! Не мучайте меня!

Гонзаго в раздумье пристально ее изучал: «Как же долго я искал; вряд ли можно найти что-нибудь лучшее. Право же, она действительно на нее похожа. Я не ошибся».

– Ну, говорите же, говорите, наконец! – с нетерпением настаивала донья Круц.

– Присядьте, милое дитя! – Гонзаго все еще собирался с мыслями.

– Мне предстоит вернуться в мою камеру – будуар?

– Ненадолго.

– Это ужасно! Уж лучше на эшафот. Сегодня в первый раз при свете дня я увидела маленькую частичку Парижа улицу Сен Дени. Теперь я больнее чувствую свою неволю.

– Но здесь мы не в Мадриде. Нужно соблюдать осторожность.

– Но почему, почему? Чего мне бояться? Почему нужно меня укрывать, я ведь ничего не украла?

– О, нет. Разумеется, нет, донья Круц. Но…

– Послушайте теперь меня вы, монсиньор, – прервала принца гостья. – У меня тоже есть немало, чего вам сказать. Нет нужды не напоминать, что мы не в Мадриде. Я это ощущаю больше, чем вы. Да. Там я была бедная, беспризорная, покинутая сирота. Но зато – свободна, как весенний ветер!

Она ненадолго замолчала, затем, слегка нахмурив тонкие темные брови, продолжала:

– Вы помните, монсиньор, о ваших мне обещаниях, – их было так много.

– Все, что было обещано, я исполню. Все, и даже больше.

– Это новое обещание. А им я уже не верю. – На ее лице появилось выражение мечтательной грусти, и она сказала. – Меня знали простые люди и знатные синьоры. Когда я перед ними появлялась, отовсюду неслись крики: «Скорее, скорее сюда. Сейчас гитанка будет плясать огневой танец Кадикса бамболео!» И всякий раз, когда я прибегала на площадь Плаца – Санта, что за дворцом Альказар, с опозданием, там меня с нетерпением дожидалась толпа благодарных зрителей. Даже теперь во сне я нередко вижу этот прекрасный дворец, окруженный апельсиновым садом, наполняющим воздух нежным пьянящим ароматом. Увы, теперь Испания для меня лишь сон, лишь сладкая мечта. Мое сердце осталось там. Здесь в тени вязов и платанов я дрожу от холода и тоски.

Она опустила подбородок на сцепленные замком кисти. Гонзаго ее не перебивал. Устремив взор вдаль, он будто не слушал.

– Вы помните тот вечер? – продолжала она. – Уже стемнело, а я все танцевала на углу улицы, что ведет к храму Успения Богородицы. Вдруг появились вы. Сначала я испугалась. А потом, когда вы заговорили, к страху примешались непонятное волнение и надежда. От вашего голоса, такого благородного и нежного, мое сердце сжалось. Вы стали передо мной, загородив дорогу, словно опасались, что я убегу, (право же, у меня и в мыслях такого не было), и сказали: «Как вас зовут, дитя мое?» «Санта – Круц», – ответила я. Когда я жила в общине моих соратников и соратниц, гитан из Гренады, меня звали Флора, но католический прелат при крещении дал мне имя Мария де ла Сант – Круа. «Вот как? – сказали вы. – Значит вы христианка?» Впрочем, вы, должно быть, все забыли, монсиньор!

– Нет, нет, почему же? я помню, – рассеянно поддержал воспоминания девушки Гонзаго.

– А я, – говорила дальше донья Круц срывающимся голосом, – с той поры помню каждое мгновение моей жизни. Потому что уже тогда поняла, что вас люблю. Как? Почему? Сама не понимаю. По возрасту вы мне годитесь в отцы. Но более красивого, благородного и блистательного синьора, чем вы, я никогда не встречала и должно быть не встречу.

Она произносила эти слова, не краснея, не испытывая неловкости, потому что воспитание гитаны не знало морали и стыдливости, принятых в свете. Гонзаго по – отечески поцеловал ее в лоб. Донья Круц, глубоко вздохнув, продолжала:

– Вы сказали: «Ты слишком хороша, девочка, чтобы с баскским бубном и поясом из фальшивых цехинов плясать перед толпой. Пойдем со мной!» И я пошла за вами, ни о чем не думая. Попав в ваш дом, я узнала, что это дворец самого Джулио Альберони, первого министра Испании. Мне рассказали, что вы посол регента Франции при мадридском дворе. Вы меня поселили в уютной комнате, приставили лакеев и повара, пригласили учителей. Поначалу я радовалась, но постепенно все больше разочаровывалась потому, что вы обо мне будто позабыли, – за полгода, что я прожила во дворце Альберони, мы с вами виделись всего два раза, да и то мельком. И вот пришел день отъезда из Мадрида. В вашей карете для меня места не нашлось. Обо всем этом я вам раньше не говорила, не было случая, – мы ведь редко видимся. Длинный утомительный путь из Мадрида в Париж я просидела в тряской карете с опущенными занавесками. Всю дорогу проплакала. И вот я здесь. Зачем? Сколько раз, Пресвятая Дева! Сколько раз я в тоске заламывала руки, скорбя об утраченной воле, искрометных танцах, беззаботном смехе! Париж! Париж! – воскликнула она с таким запалом, что погруженный в свои мысли принц вздрогнул. – Да помните ли как вы, мне его расписывали? «Париж земля обетованная для каждой красивой девушки, Париж – мечта, прекрасный сон, ослепительная роскошь, неиссякаемый источник всех благодатей, нескончаемое счастье, праздник длиною в жизнь!» Помните, как вы меня увлекли этими сказками?