Горбун - [24]

В страшном волнении он расхаживал широкими шагами между снопами. Остановился перед низким окном, пытаясь понять, не открыты ли ставни. Ничего не разглядел, но услышал донесшийся из помещения шорох. Это отодвинулась поставленная на шарниры охранявшая окно изнутри решетка.

– Adsum? – раздался дрожащий от волнения голос молодой женщины. Лагардер ногой отшвырнул мешавший ему сноп и, в один прыжок приблизившись к окну, тихо произнес:

– Я здесь!

– Слава тебе, Господи! – ответила женщина и со скрипом отворила управляемые изнутри посаженные на толстые поржавевшие от времени стержни дубовые ставни. Была темная ночь. Но глаза парижанина давно приспособились к темноте. В выглянувшей в окно женщине он без труда узнал Аврору де Келюс, как всегда прекрасную, но теперь дрожащую от тревоги. Если бы кто-нибудь отважился сказать, что в это мгновение Лагардер еще помышлял о том, чтобы ради любовного приключения проникнуть в замок, он был бы не прав. Ох, как не прав. У низкого окна стоял суровый решительный и вместе с тем мудрый человек. Может быть, именно сейчас в душе разудалого шевалье зарождался истинный рыцарь. Аврора тщетно пыталась что-нибудь разглядеть.

– Ничего не вижу, – сказала она. – Филипп, ты где?

Лагардер протянул ей через окно руку, которую она жадно прижала к груди. Лагардер не мог сдержать дрожи. Он почувствовал, как к его горлу подкатил комок.

– Филипп, Филипп, – произнесла бедная женщина, – тебя никто не заметил? Нас предали. Нас предали. Кругом измена.

– Держитесь, держитесь, мадам, – пробормотал парижанин.

– Господи, что это со мной? Уже, наверное, схожу с ума. Я не узнаю твоего голоса.

В одной руке она держала сверток, а другой, помогая себе собраться с мыслями, потирала лоб.

– Я так много хотела тебе сказать, а теперь не знаю, с чего начать.

– У нас нет времени, – тихо произнес Лагардер, чувствуя неловкость от того, что ему возможно придется узнать тайны чужой личной жизни. – Нужно торопиться, мадам.

– Отчего вдруг такой холодный тон? «Мадам»? Почему ты не говоришь как всегда, «Аврора»? Ты на меня за что-то сердишься?

– Нужно спешить, Аврора, нужно спешить.

– Понимаю, Филипп, любимый мой. Я всегда тебе подчиняюсь. Если ты так говоришь, значит это нужно. Вот наша милая крошка; возьми ее. Со мной ей оставаться опасно. Там есть записка. Из нее все поймешь. Какой ужас! Вокруг нас грязный заговор.

И она протянула через окно завернутого в просторную шелковую мантилью мирно спящего ребенка. Лагардер молча его принял.

– Когда еще я смогу поцеловать мою девочку? – женщина захлебывалась слезами. – Увижу ли ее когда-нибудь снова?

Лагардер почувствовал в руке еще какой-то бумажный пакет. Он боялся говорить. Бумаги находились в конверте с печатью приходской церкви Келюсов.

В этот момент откуда-то из долины прозвучал поданный в рог горного козла долгий и печальный сигнал.

– Это должно быть какой-то условный знак наших врагов, – воскликнула мадемуазель де Келюс. – Спасайся, Филипп, спасайся!

– Прощай, – сказал Лагардер, играя свою роль до конца, чтобы не разбить сердце молодой матери.

– Ничего не бойся, Аврора, твой ребенок в безопасности.

Она прижала к губам его руку и горячо поцеловала.

– Я люблю тебя! – произнесла она сквозь рыдания и, закрыв скрипучие ставни, исчезла.

Глава 7. Двое против двадцати

Это действительно был сигнал. На дороге из Аржелеса по маршруту, которым предстояло следовать герцогу де Неверу, спешившему к замку Калеса, куда его умоляла в письме приехать молодая жена, и куда недвусмысленно вызывал шевалье де Лагардер, были расставлены три дозорных с пастушьими рожками. Первому постовому надлежало затрубить, когда Невер переберется через Кларабиду, второму, когда он въедет в лес, и третьему, – когда Невер окажется на околице деревни Таррид. На этом пути попадалось достаточно глухих безлюдных мест, где было нетрудно совершить убийство. Но Филипп Гонзаго избегал открытого нападения. Задуманное им злодеяние требовалось хорошо замаскировать. Убийство Невера должно было выглядеть местью, так или иначе приписанною Келюсу Засову.

Но вернемся к нашему Лагардеру Красавцу, неисправимому забияке, первому клинку Франции и Навары со спокойно спящим на его руках двухгодовалым ребенком. Неожиданно свалившаяся на него роль няни казалась ему необычайно трудной, можете в том не сомневаться. Великолепно натренированный атлет, сейчас он потел, пыхтел и напрягался не меньше, чем приходской нотариус, если бы тому довелось взять в руки шпагу. Он укачивал ее неумелыми непривычному к такому делу руками. Ничто на свете его сейчас не волновало. Только бы не разбудить малышку.

– Баю – бай, – едва слышно бормотал он, улыбаясь сквозь набегавшие слезы, и то и дело опускал голову, чтобы ненароком не споткнуться и тем не потревожить спящую.

– Хорошо, – думал он, – если бы сейчас у меня в каждой руке было по ватной подушке.

Прозвучала жалобная нота второго более близкого сигнала рожка.

– Какого черта они дудят?

Лагардер опять перевел взгляд на маленькую Аврору. В темноте он плохо различал черты ангелочка, но чувствовал и слышал его дыхание, нежное и чистое, как весенний ветерок.