Горбатые мили - [78]

Что-то сказал Зельцеров. «Он все такой же, что ли?..» — Назар не хотел ничего слышать. Стал подготавливать себя не вздрогнуть, когда поставленный куда следовало эмалированный таз коротко, с неприличествующим радостным звоном откликнется на костяной удар в его дно оттяпанных у Сереги пальцев.

Капитан будто всю жизнь мясничил в клиниках: не выдавал своих чувств, были они или нет. На культю водрузил тампон и, чтобы он не спал с нее, принялся притягивать его бинтом, бросая быстрые испытующие взгляды на все согласного Серегу, а больше на его правую руку. Та вроде отекла. А из-за чего?

— Ты не вешай нос. Сейчас введу тебе противостолбнячную сыворотку, чтобы… самому тебе понятно зачем. — Зубакин приподнял из никелированной коробки хирургическую иглу, сразу отбросил ее: мала!

В том же не в меру громком эмалированном тазу, рядом с безжизненно белыми пальцами Сереги — непохожими на мертвые, возле ломаного, тонкого, враждебно посверкивающего стекла зазвенел оброненный Назаром хирургический зажим.

Тотчас Назар вздрогнул. Все увидел так же ясно, как совсем недавно. Может быть, с мгновение назад. Подумал, обеспокоенно недоумевая, почему Зубакин пропустил это, не сказал ни слова. Слабость чью бы то ни было он никогда не терпел. «Какой же я все-таки… Слюнтяй? Мне муторно. Сейчас бы опереться на что-нибудь. Жаль, что отсюда никак не дотянусь до переборки».

Он пошатнулся. Потому Игнатич взял Нонну под локти, бережно передвинул к бортовой переборке. Не хватало еще, чтобы при всех упал первый помощник!

Зубакин взглянул на первого помощника краем глаз, не перестав выдавливать воздух из стеклянного цилиндра с поперечными серыми полосами. Распрямил большой палец под круглой никелированной плоскостью — над обращенной вверх иглой вырос бегучий прозрачный крючок.

Серега смотрел в палубу, только в нее — ничем не интересовался. Это было существенней всего. Зубакин взялся за вату, смоченную в спирте, и отвел руку. Сказал о том, что настроение надо делать. Грубо, по-свойски привлек Серегу:

— Чего куксишься? Без дела не оставлю. Если не против, на руль возьму, — поежился, как от случайно проявленной собственной несдержанности.

Председатель судкома Игнатич поискал, к чему бы приложить руки. Помог разуть Серегу.

— Напоите его! — Зубакин пока осматривался, от пояса до носков сапог залитый кровью, — больше, чем тогда львиной. Еще один скальпель, поданный ему Плюхиным, зажал в руке, как болдушку, не думая, столько или нет посулил Сереге. Место рулевого он, вообще-то, берег для Нонны, поскольку у нее отчего-то начали мокнуть руки, всего возможней, что на нервной почве. Как могла работать старшей официанткой, иметь дело с пищей?

Назар повернул к планширу. Навалился на него грудью: «Как на ощупь живем. Что будет с нами дальше? Кто подскажет?»

По пятам за ним шел Игнатич, полагая, что мог понадобиться.

Ни на что больше не способный Назар впал в полузабытье — встречал взглядом то, во что превращались исковерканные валы. Рядом вплыли сине-белые, как выкинутые снизу, разломы. А может, так шумнуло что-то еще? В нем? В бурливом океане? Впрочем, не все ли равно. То, что вне нас, на самом-то деле всегда с нами, одно на все человечество тело и дух.

Он обостренно-ясно почувствовал, что никуда ему не уйти от борьбы, невозможно, ради нее поселился на «Тафуине». Надо же как-то сблизить оголенную деловитость поэтически одержимого Зубакина с партийным подходом ко всему сущему. На каких-то условиях, может быть. Чтобы человечность не считалась необходимой во вторую очередь, приложением к производственным успехам. Только ж она ведет к ним — неужели не ясно? В высшей степени всеохватная и — услышьте, прагматики! — рентабельная.

Что же было прямо по курсу? Вблизи?..

Назар переживал за Зельцерова и Ершилова. Чуть не рассмеялся: «Лето с такой жаждой счастья. А не знает… Скажу…»

При виде темного, ничем не обрамленного провала Назару вспомнился и списанный машинист, и как тот утверждал, что для Назара с приходом на «Тафуин» началась райская жизнь.

Первый помощник обвис на фальшборте: «Очень мне повезло! Только не в том смысле. На «Тафуине» возле капитана можно заиметь действительно ценное. Я знаю — что. С ним сразу видно, чего тебе не хватает, и очень стыдно, что ты еще не тот, хочется по-настоящему заняться собой».

— Товарищ капитан! Серега рот разевает. Опять, опять!.. — Как будто похвастал рулевой с бородой викинга.

«Зубакин сделал самое необходимое, на что никто бы не осмелился. Утешать же Серегу — великое ли дело, на это годился всякий. Таким образом, почему ему было не уйти?»

— Обжаренные крабы любит, — сказал о Сереге.

— Приготовьте! — Капитан накрыл над раковиной кран, потянулся к мылу.

Серега почти уснул. Ершилов и Зельцеров остались в амбулатории подежурить, сразу разболтались.

— Про баб-то любопытно! Кто молол?

— Он, спец. То есть Лето. Изучил их, не как мы с тобой.

— А Серега теперь ни в ту, ни в другую руку ничего не возьмет.

— Ему стопроцентную пенсию назначат, поскольку известно, где травмировался.

— Это конечно. А как у него личная жизнь сложится? Ни обнять, ни прижать!

— Заладил!

— Т-с-с! Глазами водит. Под опущенными веками. Ты глянь, — показал на Серегу Зельцеров.