Горб Аполлона - [28]

Мне уже не хотелось никуда заходить, и я отправился домой.

Саша вернулся со сборов. Через неделю он очень взволновано сказал мне по телефону: «Инесса от меня уходит…» И через паузу: «В глухую ночь ты из дому ушла…» «Приходи ты».

Я подумал: «Как хорошо! Инесса улетела в астрал! И он освободился от неё. А она, одержимая своей тенью, всегда будет вредить самой себе, потому что от себя не сможет освободиться».

Как и что мне ему сказать?

Несколько лет Саша приходил в себя от этого непродолжительного брака. Влияние Инессы оказалась длиннее любви.

«Она долго мне снилась», — уже много позже писал мне Саша. «Я изучил науку расставания…» И, изучив, Саша решил навсегда расстаться с русской жизнью — подал заявление на выезд.

Я водил экскурсии по городу, сумрачное величие которого любил. Восхищаясь архитектурной роскошью, я не замечал отсутствия красок на домах, тёмные грязные дворы меня не пугали, в них я разыскивал арки, карнизы, барельефы. В предотъездные Сашины дни он пришёл ко мне в Петропавловскую крепость прощаться. В последний раз мы побрели по нашему обычному пути вдоль гранитных уступов Невы, вдоль потемневших дворцов, отражающихся в невской воде, вдоль чугунных кружевных оград, вдоль и поперёк знакомых улиц, проёмов мостов, каналов. Мы шли в мраморной белой ночи мимо стройных, померкших зданий, мимо знаменитых всадников на вечнозелёных конях, мимо таинственно–мистического прошлого Петербурга с колонной, увенчанной склонённым ангелом.

Неужели он покинет этот город навсегда? Удастся ли когда‑либо свидеться? Крутились в моей голове прощальные вопросы, но вслух я ничего не произносил. Сквозь воздух нежной сирени смотрел на нас вознесённый купол Исаакия, грозно напоминая о былом имперском величии города.

— Видишь, — вдруг прервал наше молчание Саша, — в каком одиночестве архитектурная роскошь этих великолепных творений, они как неприкаянные. Помнишь, как у Ахматовой: «… И ненужным довеском болтался возле тюрем своих Ленинград». Мне всегда казалось, что эти дворцы и виллы заняты оккупантами, там поселились клубы, склады, парткомы. На царские одежды клочками набросаны матросские майки. Неужели город никогда не придёт в себя? Не вернёт своего державного достоинства?» Я молчал, думая о том, что и мы такие же отвергнутые, такие же «ненужные довески», как эти башни, барельефы, узоры, орнаменты. И сердце моё защемило от жалости к этим тоскующим, одиноким, обваливающимся красотам, пилястрам, к себе, к Саше — оттого что я прощаюсь с другом. «В тоске необъяснимой» проплывал город, улицы, дома, редкие пешеходы. По Неве плыл небольшой буксир, тащивший громадную баржу с лесом. Вдруг этот замызганный маленький пароходик взвыл «У…у…у», так что стёкла домов отозвались и сам он весь сжался в трубу, из которой шли эти протяжные ревущие звуки вместе с чёрным дымом.

Мост, по которому только что мы шли, раскачавшись, вдруг взлетел в небо и, разрывая воздух, завис над всей панорамой. Спору нет, к разведённым мостам у меня всегда было сентиментально–умилительное отношение, а в эту ночь оно превратилось в знак разлуки. Кто разводит мосты? Слышит ли он скрежущие звуки? «Нам уже не пробраться на ту сторону, — произнёс Саша с лёгким оттенком иронии. — Нас разделили».

— Да, туда мы уже не попадём. Там остались наши романтические помыслы, — грустно продолжил я. Саша махнул рукой, прощаясь или отмахиваясь, «той стороне», где стены зданий, углы домов уже слегка сияли, тронутые холодным, восходящим из‑под арок светом. Мраморная ночь сменялась днём. Через минуты из дымчатого воздуха, куда ни взгляни, во всю длину набережных обозначились фосфорические линии крыш, отделяющие жилища людей от неба. И весь город замер в лучшем своём утреннем наряде, таком приятном для глаз.

«В Петербурге мы сойдёмся снова… На Васильевский остров я приду умирать…» — прошептал Саша.

«Туда, где был унижен, он прийти не сможет»… — подумал я.

В белые ночи июня семидесятых годов Саша покинул бывшую северную столицу нашего государства.

Что в той стране ему удастся встретить?

После долгой разлуки, в продолжение которой мы время от времени обменивались письмами, уже после «перестройки» я приехал в Америку по приглашению Колумбийского университета.

Осуществились мои детские мечты: я в Америке! Саша меня встречал, он прилетел с берега другого океана.

— Вот и свиделись! Мой друг! Какие прыжки судьбы! Как в детстве мы фантазировали, что обладаем тайной, и никто ни в школе, ни во дворе не подозревает о наших путешествиях. Разве наша фантазия не уводила нас неизвестно куда. И вот теперь она стала действительностью! Так вот мы и оказались на необитаемом острове.

— Как я рад, — сказал он, — что ты приехал! Я так давно этого ждал. Разумеется, я думать не думал, что увидимся, что будет такая острая радость снова встретиться. Это больше чем ожидание, это удивительное явление Виктора в Америке.

Нам хотелось о многом поговорить, и нам не нужно было отыскивать предметов для разговора.

Я заметил в нём кое–какие перемены. Мне показалось, что в нём появилась какая‑то рассеянность. А может быть, это только прошедшее время так отражается на нас, всё— таки мы — «земную жизнь дошли до середины». Саша, будто уловив мои мысли, прочёл: