Гора трех скелетов - [105]

Я уже видел половину этой фотографии в тюремной камере. Парень в мундире на этот раз показался мне постарше, но это был не более чем эффект контраста: девушка, которую он обнимал за плечо, совсем недавно перестала быть девочкой. Была она еще по-детски угловатой, с бантиками в косичках. И тем ни менее я сразу узнал ее.

Недич уже держал винтовку обеими руками.

– Сараево, восемьдесят четвертый год, – сухо сообщил он. – Я нашел подхорунжего, который учился там с этим субчиком. Фамилии он не запомнил, а вот лицо… Такие голубоглазые викинги у нас нечасто встречаются.

Я осторожно покосился на сидевшую со мной рядом Йованку. Да, это была она. И если в восемьдесят четвертом ей было около пятнадцати, значит, выглядела она много моложе своих лет. Вот и сейчас, когда она с детской беспомощностью заплакала, закрыв лицо руками, я увидел вдруг Йованку-подростка, голенастую соплюху, тесно прижавшуюся к брату… Да-да, именно к брату, несмотря на столь разительное несоответствие в цвете волос. Стоило убрать волосы, и сходство не вызывало бы сомнений.

– Что, начинается момент истины, кто-то что-то припоминает? – безжалостно ухмыльнулся сержант Недич. – Или помнили мы всегда, а сейчас вот не удалось скрыть, нервишки нас подвели?

– Откуда у тебя этот снимок? – хмуро спросил я.

– Когда я нашел Младена, он был еще теплый. Война кончилась, рыцари ислама могли себе позволить вести себя по-рыцарски. Один такой сарацин спустился с горы и накрыл истекающего кровью раненого своей шинелью. Как благородно, господа присяжные! Сначала выстрелил в безоружного, а потом не поленился спуститься на шоссе и снял с себя суконную шинель… Эта фотография была в кармане шинели. В той шинели больше ничего не было, ни-че-го, только проклятая фотография! Интересный факт, не правда ли?

– Я не помню этого солдата, – простонала Йованка, лицо которой было багровым от зарева пожарища: аппаратная все еще горела.

– Я думаю, это ты была с ним тогда, – стараясь сдерживаться, заявил Мило. – Никогда не верил россказням Костаса про землянку на двоих, но сейчас… Я видел тебя в деле. Ты отважная. Ты идеальная подельница для такого типа, как Резник. И оружие для тебя не в новинку. У тебя был хороший учитель. Вот так я думаю, господа хорошие!.. А я не мог понять, как же это: взял и накрыл Младена своей шинелью… Кто? Резник?! Этот выродок, убийца этот?!. А потом вспомнил: уже перемирие объявили, уже мы, сербы, знали, что война проиграна, и тут приходит ко мне Младен и первый раз в жизни просит дать ему винтовку. «Брат, – говорит, – дай хоть попробую, что это такое – выстрелить в человека». Ну я прогнал его, конечно, только сейчас думаю, что и у муслимов могли быть такие, как он, все на свете проспавшие в обнимку с бабой. Те, кто повоевал, хотя бы в глазах детей выглядят героями. А эти…

– Слушай, ты соображаешь, что говоришь? – Я мотнул тяжелой головой. – Ты и вправду думаешь, что Йованка пошла с кем-то на Главу, чтобы пострелять напоследок?

Недич, попытавшись усмехнуться, болезненно скривился. Кровавый глаз циклопа с прищуром воззрился на меня.

– Что, глупости сержант говорит? Но ведь в ее же пользу. Когда стреляют, спасая свою честь, – одно, а когда из любопытства, чтобы только понять, какая смерть на вкус, – это совсем, совсем другое…

– Господи, о чем ты?…

– Да о том, что не стреляют в человека, чтобы потом пойти и накрыть убитого своей новенькой шинелью. Так поступить мог только совершеннейший дилетант: выстрелил, а потом подошел, увидел, что наделал, и ужаснулся. Есть еще одно объяснение. Каждый говнюк хочет поиграть в благородного рыцаря, в особенности когда рядом с ним женщина…

Я старался говорить как можно спокойней:

– То есть ты считаешь, что Йованка была с этим парнем на Главе и что стрелял он, в каком-то смысле, из-за нее? Так, может, это она сама, собственноручно так сказать?… Вот только доказательства, где они у тебя?

Недич стоял так близко, что хватило одного небрежного движения: конец ствола винтовки коснулся фотографии, которую держала в руке Йованка. Она уже почти отошла от обморока и сидела, морща лоб и мучительно, сквозь полумрак, вглядываясь в снимок. Руки с ее пояса я не убирал.

– Фотка была во внутреннем кармане, – сказал Недич. – Можно сказать, на сердце.

– Я не помню его, – покачала головой Йованка. Сержант неожиданно для меня вспылил:

– Дурочку разыгрываешь, издеваешься?

Я почувствовал, как Йованка вздрогнула, глаза у нее снова помутились.

На этот раз не выдержал и я:

– Ну хватит! Ты что, не видишь? У нее же сотрясение мозга!..

Я обнял Йованку, чем окончательно обезоружил себя: теперь уже обе мои руки были заняты. Но сержант, похоже, и не заметил этого. Он опер ствол винтовки о бедро моей подопечной и взял у нее фотографию.

– Я сто тысяч раз разглядывал ее. Я помню подлую морду лучше, чем лицо собственного брата!

– Слушай, успокойся, она же ранена. Ну не сейчас же…

– Не сейчас?! А когда?… – Он бросил мне фотографию. – На, любуйся! Тут тебе папа с мамой, а еще есть снимочек дочки… Ты видел его, капитан?

– Дочки?… О чем ты?!

– О той очаровательной золотоволосой панночке, фотокарточку которой мамуля носит с собой. Если ты не видел ее, скажу тебе так, Малкош: она просто копия папочки.