Гопакиада. Как поработили и разграбили юг Руси - Украину - [52]

Контакты с беглыми, осевшими за кордоном запорожцами? Очень и очень сомнительно. Даже, пожалуй, невероятно. 85 лет — не пик политической активности, да и не те отношения были у Калнишевского с «голотой» (а ведь бежала за рубеж даже не «серома», а именно «голота»), чтобы иметь с ней какие-то предосудительные контакты.

«Месть казачеству за бегство», согласно мнению ряда очень-очень оранжевых авторов? Вообще чушь. Во-первых, «голоте» на судьбу кошевого, которого она дважды свергала, было глубоко плевать, во-вторых, немногим «старым», ударившимся в бега, не мстить следовало, а рассылать увещевания за подписью того же Калнишевского, а в-третьих, чего стоит месть, о которой никому ничего аж 25 лет неизвестно?

Личная ненависть кого-то из власть имущих? Об этом нет никаких сведений и даже хотя бы предположительных мотивов. К тому же, если даже кто-то из трех «железных масок» и попал под такую раздачу, при чем тут двое остальных? А ежели некий серьезный дядя ненавидел запорожцев как явление, почему репрессировали только троих?

Земельный вопрос, наконец? Увы, тоже не складывается. Безусловно, Петр Иванович был человек не бедный, напротив, очень богатым человеком, но не настолько же, чтобы государство его раскулачивало как Людовик XIV бедолагу Фуке. Тем паче что на имения и сбережения экс-кошевого после его исчезновения никто и не думал посягать, все законнейшим образом перешло к наследникам. А громадные «войсковые» земли ему не принадлежали, да и войско юридически не имело на них никаких прав.

А если так, то вновь: почему?

И почему даже Павел, выворачивавший наизнанку инициативы матушки, освобождавший и миловавший заключенных ею от Радищева до Костюшко, в случае с Калнишевским изменил своему правилу и даже не подумал хотя бы смягчить режим старика?

Неведомо.

Единственный, очень зыбкий намек на какой-то просвет появляется, на мой взгляд, если вспомнить исключение, о котором было сказано выше. Единственный случай в России XVIII–XIX веков, в какой-то мере на взгляд адекватный «казусу Калнишевского». Семья Пугачева. Неграмотная баба с двумя девчонками-подростками и мальчик Трофим. Брошенные шебутным отцом лет за восемь до событий. Никому неведомые, ни на что не претендующие. Короче говоря, ни с какой стороны не княжны Таракановы. Но при этом — всем, без всяких видимых причин — строжайшее, на всю оставшуюся жизнь заключение в самой «режимной» тюрьме Империи. Тут уж, в отличие от Петра Ивановича, ни о землях, ни о контактах с зарубежьем, ни о татарах-гайдамаках речи вообще нет. Как и о мести. Месть непонятно кому и неизвестно за что — совершенно не в стиле холодной, рассудочной, предельно логично мыслящей и отнюдь не чуждой гуманизма Екатерины. По-моему, остается лишь одно: несчастным просто раз и навсегда заткнули рот. Чтобы никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не смогли по глупости брякнуть единственное, что теоретически могли знать: что «анператор», не признавший в казанском остроге свою семью, вовсе не их беглый батяня, как предписано считать всему миру, а кто-то другой. Иных вариантов я, как ни напрягаю фантазию, измыслить не могу. Как и ответа на вопрос: что же все-таки такое запредельное знал последний кошевой Запорожской Сечи, «великий грешник» Петр Иванович Калнишевский?

Глава XII Наше все

Обыкновенная история

Покой, сытость и избыток времени, известное дело, предрасполагают к философствованиям. Среди старосветских помещиков Малой Руси, тех самых, служить не желавших, а желавших грезить под бандуру с галушками, было немало людей образованных, склонных после плотного ужина помечтать и порассуждать о старых добрых временах, когда все было не так, как нынче. То есть нынче, конечно, классно, тепло, светло и мухи не кусают, но ведь раньше мы были ого-го, а сейчас кто? Скорее всего, кто-то из этих «скучающих» и накропал на досуге появившийся невесть откуда в начале XIX века анонимный апокриф, именуемый «История Русов».

По форме сие произведение не пойми что, то ли летопись, то ли сборник легенд, по сути же «политический трактат, облеченный в историческую форму». Или, если без экивоков, политический памфлет на тему «Ой, какие мы были крутые и славные». Красота и сочность слога сего произведения явны и несомненны, в отличие, увы, от научной достоверности. Апологеты идеи «Прочь от Москвы», они полагают книжицу не просто достоверной, но даже своим «катехизисом, Кораном и Евангелием украинства», однако исследователи XIX века — в том числе стоявшие на жестко «украинофильских» позициях — думали иначе. В частности, Николай Костомаров, посвятивший изучению истории Украины всю жизнь и свято веривший в подлинность «источника», на склоне лет с очевидной грустью сделал окончательный вывод, признав, что в «Истории Русов» «много неверности и потому она, в оное время переписываясь много раз и переходя из рук в руки по разным спискам, производила вредное в научном отношении влияние, потому что распространяла ложные воззрения на прошлое Малороссии». Впрочем, мифологам Костомаров, ежели что, не указ.

Как бы то ни было, «История Русов», изображающая «козаков» ангелами во плоти, а «москалей» саблезубыми дикарями, запрещена не была и обильно расходилась в списках, в том числе и в Петербурге. Тем паче что столичная элита «малороссийской» темой интересовалась всерьез. Она ведь и состояла едва ли не наполовину из выходцев оттуда, не вполне порвавших с родными корнями. А кроме того, это было (хуторки в степи!.. черные брови, карие очи!.. чому я не сокил?!.) очень свежо и романтично, — с одной стороны, безусловно, свое, но с другой как бы и не совсем, и каждый из интересовавшихся видел в ней ровно то, что хотел видеть. Кого-то привлекали «думы» Рылеева, где донельзя облагороженные Наливайко и Войнаровский в лучших традициях якобинцев высокопарно рассуждали о свободе и добродетели, кто-то зачитывался пушкинской «Полтавой», наслаждаясь изысканной смесью коварства, любви и воинских подвигов, еще кто-то просто и без затей хохотал, листая «Энеиду» Котляревского. Однако самый мощный толчок процессу дал, на мой взгляд, не кто иной, как Николай Васильевич Гоголь, — по большому счету основатель русской «поп-культуры», в частности таких жанров, как фэнтези, horror и пиратский роман. Нет, конечно, стихи — это прекрасно, и Пушкин с Лермонтовым гении, но любовь к поэзии присуща не всем. Да и серьезная проза, в том числе военная, не говоря уж о «бытовой», хороша под настроение. А вот Гоголь с его колдунами, ведьмами, виями и флибустьерами, щеголяющими в шароварах шириной с Черное море, — это да! Это для всех. И интерес к Малороссии вспыхивает степным пожаром, как нынче (спасибо профессору Толкиену) интерес к кельтам, бывших, между нами, всего лишь крашенными лохматыми дикарями.