Гоп-стоп, битте! - [81]

Хорошо лежать на берегу Рейна в мире и согласии с единичными комариками-вегетарианцами без мух, без оводов и без слепней.

Хорошо гулять по тенистому незахламленному лесу, не боясь попасть в засаду к мерзкому энцефалитному клещу.

Хорошо отправить утром бандероль по почте, зная наверняка, что к вечеру она дойдет до адресата.

Хорошо не разуваться в доме, зная, что на улице так же чисто, как и в квартире.

Хорошо чувствовать себя защищенным в социальном и правовом отношении.

Хорошо, когда полицейский поможет в беде, а не обчистит и не подкинет наркоту с целью вымогательства.

Хорошо переходить по «зебре», зная, что тебя не сомнет отморозок с шестью сотнями «лошадей» под задницей и одной извилиной в голове.

А о том, что дежурная европейская вежливость предпочтительнее совкового хамства, и говорить не приходится.

Ну что не жить? А вот не радовало.

…

Нет, он не скучал по России.

Россия умерла для него вместе с Любой и с нерожденной дочкой, и он не включал, как раньше по утрам, русский канал. Раздражало.

Говорила же Люба: «Слова ничего не значат. Значат действия».

Грош им всем цена — от руководителя страны до рядового врача, если вместо переливания истекающей кровью дают одеяло. Грош им всем цена, если никто не ответит за торчащую на рынке железяку.

Он не включал больше русский канал, но из сотен немецких отдавал предпочтение государственным. По ним чаще всего показывали Россию. Свои впечатления у него были. Интересно было выслушать другое мнение.

Он просмотрел цикл передач про Транссибирскую магистраль. Про Байкал, про Волгу и Соловки. Прочитал роман Конзалика Die Verdammten der Taiga — «Проклятые тайгой». Знаток русской жизни. «Я спала, как бобер, — говорит у него одна дамочка, чудом спасшаяся пассажирка самолета, потерпевшего крушение над сибирской тайгой. — Я съела перед этим три тарелки бобов, и это сделало меня усталой. Я выросла на бобах с картошкой».

Ну что за вранье? Где он видел в Сибири, чтобы люди питались бобами с картошкой? Картошкой — да, гектарами выращивают, а для бобов оставляют маленькую грядочку для разнообразия. Не больше. О, этот брехун видел и не такое! У него рассольник — «розольник» готовится из капусты с яйцами. Ни хрена себе розольник!

И еще одна странность. Что-то такое случилось с ним в России, что он перестал воспринимать немецкую эстраду. Не трогало и не цепляло.

Русские песни он тоже не включал. Потому что все они про любовь, а значит, про него и Любу — Любочку, Любовь.

В самолете, сбегая из Омска, надел наушники. Откинулся в кресле и глотал крик, потому что пел Кикабидзе и рвал сердце: «Вот и все, что было, вот и все, что было. Ты как хочешь это назови. Для кого-то просто летная погода, а ведь это проводы любви…»

«Было время, был я беден и копейке лишней рад. На еду хватало меди только-только, в аккурат…». А почему «Любэ», почему ансамбль называется «Любэ»? Как похоже на Любу. Как похоже… «Было время, был я весел без причины, просто так. Износилось столько кресел на вокзалах в городах». Черт побери, как хочется надраться под такую музыку. А почему бы и нет? Профессор Глюк обещал вакансию к концу года. Есть время протрезветь. «Ночь яблоком стучит в окно, а в округе теряется птицы крик. Знаю, знаю, знаю одно: был душой я молод, а теперь старик».

Нет, это невыносимо, это про меня, это про меня, конечно.

Интересно, был ли оркестр на похоронах? Тропинка была. К русским погостам в деревне — всегда тропинки. А вот эти строчки — про измену. Что он имел в виду? То, что было с Людой? С ума сойти. Нужно отвлечься. Нужно отвлечься. А вечером выпить.

«Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер».

Это Ремарк, конечно. А кто это конкретно сказал? В чьи уста вложил перл?

Открыл «Три товарища». Полистал. Задержался на словесной дуэли Роберта Локампа с незнакомым толстяком. Столкнулись на улице. Обменялись любезностями: «задумчивый кенгуру, душевнобольной недоносок, заплесневелый павиан, коровья голова, разъедаемая раком, бродячее кладбище бифштексов».

Господи боже мой, какое убожество! Не проще ли было сказать: «Пшел на х… козел!»

Надо к деду съездить. Подстричь. Никому не позволяет приближаться с ножницами, кроме него. Упрямый. Все качества характера нивелировал, а упрямство оставил в неприкосновенности.

Захлопнул роман и поехал к деду.

* * *

Они столкнулись с Матильдой, как Роберт Локамп — с красноречивым толстяком. Только диалог сложился иначе.

Она выходила из пансионата. И на ней не было лица. Что, интересно, сказал ей супруг? Чем омрачил? Очень любопытно. Очень.

— Ну как дед? — Знал, что сарказм бьет больнее оскорбления, хотел спросить, любуясь замешательством: «Сыночка видеть не желает? Пора бы уже познакомиться».

Хотел, но не спросил. Поверженных не бьют.

— Оскару значительно лучше. — И пошла, забыв придать походке привычную для кокетки эротичность.

…

Дед сидел в кресле. Спиной к нему. Сегодня он изменил Елене Петушковой с ее высшей школой верховой езды и смотрел конкур.

Дымилась кубинская сигара Bolivar Royal Coronas. Высший сорт. Богатый аромат. Ручная закрутка. На столе классную сигару не свернуть. На шоколадном бедре мулатки катать надо. Пот молодой женщины придает вкусу особую ноту, так считал дед.