Good night, Джези - [72]

Я произнес этот монолог с жаром, у меня даже грудь заболела — так сильно я в нее бил кулаком.

— Скажешь, плохая сцена, а, Клаус? — спросил я отдышавшись. — Джези после встречи с ними запаниковал. Многие считают, что это стало одной из причин самоубийства: нового и еще более сокрушительного разоблачения ему бы уже было не выдержать. Но если так оно и есть, то Джези в очередной раз ошибся: история эта долго оставалась чисто местной, варшавской, то есть провинциальной, и триумфального шествия по Польше, где его буквально на руках носили, не прервала.

За океан эта некрасивая история приплыла только лет через пятнадцать, но тогда на нее уже никто и внимания не обратил. До того вышла его последняя книга, «Затворник с 69-й улицы», которую он писал семь лет и которая должна была доказать, что он — большой писатель и пишет сам, без посторонней помощи, но, на беду, книжка получилась ужасная, рецензии были разгромные, а серьезные журналы, такие как «New York Times», «Newsweek» или «Time», вообще не пожелали ее заметить. А потом и Джези не стало. У Нью-Йорка короткая память, история Джези вообще перестала вызывать эмоции, и это, пожалуй, самое печальное.

— Это изменится после нашего фильма, — перебил меня Клаус и клятвенно пообещал, что эту сцену мы снимем, но сейчас ему нужно бежать, у него встреча с Ириной, у них любовь.

— С какой Ириной?!

— С той, что играет Машу, — ответил он.

Я ничего об этом не знал и онемел, но ненадолго.

— Почему же ты ее сюда не привел?

— Я хотел, — признался он. — Хотел. Но она не захотела. Сказала, хватит с нее России и русских.

Он полез за бумажником, Рышек его остановил: мол, ни в коем случае, — ну и он попрощался, встал, пошатнулся, но до двери все-таки доковылял, прихрамывая больше обычного. Вихрь с дождем и шум океана ворвались внутрь. Клаус упал и по ступенькам скатился в лимузин, который терпеливо его ждал. Рышеку пришлось побороться с ураганом, но он победил, закрыл дверь и призвал к порядку официанта — бывшего директора атомной электростанции, который, проклиная утраченную должность, блядство жены и подлость Путина, отказывался брать деньги у двух старых женщин — гордость ему, видите ли, не позволяет. Зато Рышеку позволила — он деньги взял и снова подсел ко мне.

— Я ему еще раз сказал, что он блестяще сыграл Валентия. Роль-то поганая, — махнул рукой Рышек. — Я, конечно, понимаю, ты ее написал на потребу американских евреев. — Он опять принес блюдо с копченой камбалой, но у меня уже кусок не лез в горло. — Я немного послушал, о чем вы тут трепались, и так тебе скажу: мне понятно, ради чего Джези туда поехал. Отплатить, или, если угодно, отомстить, или взять реванш, да как ни назови, — от этого рождается глубокое и прекрасное чувство, которое наполняет жизнь смыслом и является главным двигателем цивилизации.

А за окном разыгрался настоящий шторм. Океан подступил совсем близко и угрожал. Он был уже не черный, а испещренный белыми лохмотьями пены. Пляж он заглотнул, а остатки песка вперемешку с дождем лупили по стеклам.

— Взять, например, моего отца, — Рышек наполнил наши стопки. — Он был директором крупного предприятия, очень крупного, и не последним человеком в партии. В один прекрасный день товарищи его вышвырнули и отправили заведовать кладбищем.

Две голые корпулентные фигуры бегом пересекли boardwalk со стороны океана.

— Русские, — буркнул Рышек. — Никому с ними не справиться. Так вот, отец мой составил список и прилепил у себя на стену. А стены были из черного мрамора: когда приходил мрамор для надгробий заслуженных деятелей, папаша половину присваивал. В квартире у него почти все было из черного мрамора: стены, обеденный стол, письменный, подоконники. Вроде бы красиво, но смахивало на склеп. Отец жил один, мать от него сбежала, но он твердо решил исполнить задуманное. Бросил пить, принимал витамины, занимался аэробикой и ждал, пока кто-нибудь из этих его товарищей помрет. Хоронил он их в самой сырой части кладбища, гробы опускал прямо в воду. А потом ставил галочку в своем списке. Он их всех пережил, потому что был упертый и чувствовал себя орудием справедливости. Когда похоронил последнего, снова начал пить и вскоре умер, потому что потерял мотивацию, но перед тем женился, чтобы квартира не досталась государству.

— Выпьем за него, — сказал я.

Мы выпили, и я порадовался, что успел побывать в туалете — сейчас я б не дошел.

— Это месть, это я уважаю, но ты мне объясни, зачем немец делает этот фильм.

— Господи, еще одному потребовались объяснения. — Я запил водку любимой Сталиным, самой полезной на свете водой «Боржоми».

— Почему Джези затосковал по Польше, мне понятно. Америка ему дала поджопник, а Польша сама лизала жопу, чего уж яснее. Потому он и полюбил вдруг все польское вкупе с Ярузельским, еврейским районом в Кракове и этой Уленькой, кстати, чудесной. Вроде бы она хотела родить ему ребеночка, Фонарь, извозчик, ты его знаешь, рассказывал, будто возил ее с его спермой по врачам, но ничего у них не вышло, он не смог или не захотел. Возможно, вообще Джези из-за этой травли сломался, как-никак вся Америка на него набросилась. Знаешь, как оно: вперед, ребята, трое на одного! А может, без жены жизни себе не представлял, кстати, ты слыхал? — поговаривали, будто он был у нее на крючке, будто она знала про него что-то страшное, по-настоящему страшное, похуже, чем история с этой деревушкой. Или вообще ему все осточертело, потому что у него вставать перестал. Одному Богу это известно. А вот его близкий друг Мачек сказал, что он надумал официально жениться на этой своей гражданской жене, только когда уже окончательно решил откинуть коньки, то есть покончить с собой, и что она последние два года постоянно носила при себе пузырек с ядом — для него.