Гонобобель - [61]
– Мать! Ты посмотри, что делается!
Перепуганная жена заглянула на кухню, в телевизоре на весь экран демонстрировали фотографию лауреата.
– Фаня, ну что ты меня пугаешь?
– Это же рыжий электрик, балбес и стукач, а ему Нобелевскую премию?!
Вспомнился последний ремонт судна в Польше.
80-й год в Польше выдался ох какой неспокойный. Судно поставили на ремонт в Гданьске на верфи имени Ленина. Напряженка почувствовалась как-то сразу, с момента прибытия лоцмана. Обычно приветливые и словоохотливые лоцмана, неплохо знающие русский, трещали без умолку, сыпали анекдотами, расспрашивали про Союз и рассказывали про Польшу. После швартовки с удовольствием принимали лоцманскую рюмку и обязательный в таких случаях презент. На этот раз лоцман был деловито-молчалив, команды отдавал исключительно на английском, правда, от рюмки и от презента не отказался – поляк есть поляк. Встречал, как и полагается, групповой инженер, капитан I ранга из десятого Главного управления. Это был бог и царь, именно через него шли все финансы на ремонт. В каюте командира его усадили на почетное место, на угловом диване рядком, как школьники, сидели командир, старпом, зам и стармех.
– Ну что, товарищи, ведомость вашу я слегка почекрыжил. И вас, и судно мы знаем, насколько организованно пройдет ремонт, зависит от вас. Завтра вам представят главного строителя и бригадиров.
Зам не удержался и спросил:
– А как вообще обстановка?
Чтобы избежать уточняющих вопросов, групповой инженер ответил исчерпывающе:
– Полная жопа!
Все понимающе переглянулись, а зам растеряно промямлил:
– Странно, а у нас в газетах ничего про это нет.
С утра пораньше закрутилось, завертелось. Главный строитель Войцех Лобачевский собрал бригадиров в столовой команды и раздавал указания. Этот сорокапятилетний здоровяк с висячими «шляхетными» усами дело знал, бригадиры его побаивались и слушали внимательно. Войцех рушил стереотипы. Всегда казалось, что на этом пшеко-жекающем, шипяще-подсвистывающем языке ничего путного добиться невозможно, если только чего-нибудь кляузно-неприличного, заговорческого. Густым басом, обильно перемежая речь ругательствами, Лобачевский заполнял собой все пространство. Закончил он свою речь с учетом сложившейся в последнее время непростой политической обстановки.
– А кто змяст праци бенде мышлеч о страйку, нех за пенедзе идэ до тей рудей курвы в комитет страйковый! Цо змолкли, альбо я не ясно муви? Курча пердалена!
После такого напутствия колеблющихся не оставалось. Судно постепенно обрастало лесами, с утра до вечера стук, скрежет, жужжание, завезли полную ванну спирта-скаженки – начался ремонт.
Ситуация была действительно непростой. Повышение цен на продукты поляки приняли в штыки, устраивали демонстрации, забастовки и во всех своих бедах винили Советский Союз, при этом боготворили Америку и за доллар готовы были поцеловать задницу. Причем чем ниже у человека был социальный статус, тем активнее он участвовал в политической жизни. И вот такой активист, пьяница-разнорабочий Пшемыслав Тытонь, изрядно набравшись, видимо, уже слабо соображая, решил полирнуться скаженкой, в которой и утоп. Рано утром дежурный обнаружил его на дне ванны со спиртом. Тытонь лежал счастливый, широко улыбаясь, словно клиент Харона в водах Стикса. Утопленника увезли, с дирекцией верфи все утрясли, и работы продолжились, правда, не давал покоя забастовочный комитет. Перед судном периодически появлялись какие-то люди и недружелюбно трясли плакатами с фотографиями вдовы и сирот. Странное дело, организация эта была запрещена, верфь была наводнена работниками Службы безопасности, но членов комитета не трогали. Даже ранее уволенные каким-то образом оказывались на территории строго охраняемой верфи. Вопрос с пикетчиками временно решил боцман, пару раз окатив водой из брандспойта.
Вечером в каюте командира собрались зам, главный строитель и доверенный бригадир, литровая бутылка «Выборовой» настраивала на задушевный разговор. Зам все пытался давить на совесть:
– Вот объясни, ну что вам, мудакам, не хватает? Живете получше нашего, а все вам мало. Америка у них хорошая, а ты посмотри, есть у вас на верфи хоть один американец? Нет, только наши, советские корабли и суда. Ну и кто вас кормит, мы или Америка?
Старый бригадир шкутников Эдик Качмарек лениво оправдывался, тема полякам явно не нравилась, но пока на столе была водка и закуска, можно было быть уверенным в их лояльности.
– Но цо ты мувишь? То вшистки безроботны нероби и чи ктурым амбасада Американська плачи пенензы.
С тоской в глазах Лобачевский обратился к Бубукину:
– Ты пойми, незадоволенных не так много, але они дюже смердячи. И боюсь я, цо они Польшу порушат.
Он прилично говорил на русском, но, когда волновался, вставлял в речь польские слова.
– Некому разогнать тэн быдло. Цо ты хцял, Афанасий, партийны бонзы ходят до костела, а служба беспеки покрывает лайдаков.
Заглянул старпом.
– Афанасий Андреевич, там человек из стачкома, говорит, пришел с предложением по Тытоню.
– Ну раз с предложением, пусть заходит.
Лобачевский недовольно поморщился, Качмарек убрал под стол водку и закурил.
