Гонобобель - [59]
Ждали недолго, у крыльца остановилась черная волга со шторками на боковых окнах, открылась задняя дверь, и из машины, слегка переваливаясь, выбрался Поженян. Невысокого роста, крепко сбитый мужик с накинутым на плечи знаменитым пиджаком, в знаменитой кепке и с не менее знаменитыми усами. Не обращая внимания на дождь, он с фирменным прищуром и улыбкой рассматривал друзей, как будто пересчитывал, все ли на месте. Точней Олеши не скажешь – «Дорогой мой бочонок поэзии». Стриж не выдержал:
– Гриша, ну что ты мокнешь? Давай уже заходи.
Водитель занес вещи в дом, Поженян с каждым расцеловался. При этом каждый из друзей обнимался с ним по-своему, Стриж – как со старшим братом, Герман, еще на факультете журналистики писавший по Поженяну диплом, – с величайшим уважением, а Морев в силу молодости и всех вытекающих из этого последствий – запросто.
В зале они расселись вокруг большого обеденного стола, в центре стояла бутылка боржоми и перевернутые стаканы, рядом сиротливо лежала открывашка. Поженян уставился на этот натюрморт.
– Это что, бунт?!
Боря положил на стол газету «Красная звезда», на развороте была фотография мэтра на больничной койке.
– Григорий Михайлович, мы готовы соответствовать, но тут написано, что вы серьезно больны.
– Да, было дело, писал кровью. Три недели терпел издевательства эскулапов, запретили, гады, все, и жареное, и жирное, и соленое, и острое, а уж про выпить можно просто забыть. Приехал к друзьям, и вы на меня как на покойника смотрите!
Пристыженный Морев извиняющимся тоном спросил:
– А делать-то чего?
– А вот все, что запретили, должно быть на этом столе! Стах и ты, Боря, займитесь углями, а мы с Саней на рынок и обратно.
Это прозвучало как приказ. Поженян с Моревым сели в машину. Когда проезжали площадь Восставших, мэтр изменил маршрут.
– Давай-ка заскочим на Исторический бульвар.
Машину оставили у Матросского клуба, Поженян энергично поднимался вверх по дорожке в сторону памятника Тотлебену. Не дойдя до памятника, озираясь, остановился, как будто что-то искал.
– Григорий Михайлович, может, я чем помогу?
– Нет, Саня, тут никто не поможет, тут я сам должен.
И, как гончая по следу, рванул вправо, опираясь на только одному ему известные ориентиры, остановился рядом со старой разлапистой акацией.
– Вот здесь, матерью клянусь, здесь!
– Что здесь?
– На этом самом месте в мае 44-го меня ранило, а у дерева была привязана коза, ее тоже ранило, только в ногу. Я санитарам приказал сначала козу перевязать, а уже потом заниматься мной. Меня Родина за это орденом наградила, а коза осталась не отмеченной. Надо сказать Стрижу, пусть на этом месте установит памятник безымянной козе!
Морев никогда не мог разобрать, когда тот шутит, а когда говорит всерьез, и на всякий случай решил Стрижу просьбу передать.
По рынку Поженян ходил хозяином. Выбирал все самое лучшее, без торга ничего не брал, и было видно, что от процесса он получает удовольствие. Уже на выходе, спускаясь по ступеням к машине, он обратил внимание на пристроенный сбоку лоток и молодого парня в немецкой военной кепке. Подошел и чуть слышно, но твердо, со скрытой угрозой, какая может исходить только от человека сильного, произнес:
– Сними.
Парень кого другого просто послал бы, а тут покорно кепку с эдельвейсом на боку снял.
На импровизированном прилавочке лежали советские и немецкие награды времен войны. Поженян взял в руки орден Красной Звезды.
– А какими наградами больше интересуются?
Решив, что это потенциальный покупатель, парень обрадовался.
– Немецкие спрашивают больше, но у меня в основном новодел, а вот орден у вас в руке настоящий, боевой.
– И сколько он стоит?
– Вам отдам за триста пятьдесят гривен.
Григорий Михайлович аккуратно положил орден на место.
– Да, недорого вы, суки, кровь мою цените.
Возвращались молча. Проезжая мимо здания Гагаринской районной администрации, он обратил внимание на торжественно развевающийся на ветру желто-голубой флаг, настроение окончательно испортилось.
Приехав на дачу, мэтр пошел переодеться, Морев с Германом выгружали продукты, Стриж готовил рабочий стол.
– У Поженяна настроение швах, нужно что-то делать.
Боря откликнулся сразу:
– Саша, не волнуйся, сейчас все поправим.
Он разлил по стаканам пиво, а по рюмкам водку. Появился мэтр, молча подошел к столу, выпил пива, вкусно причмокнул и опрокинул рюмку водки, макнул редиску в соль и с хрустом закусил.
– Ну хоть что-то приятное за день.
Потер руки и скомандовал:
– А ну-ка, братцы, за работу! Стах, на тебе салаты, Саня, займись шашлыком, а я рыбу почищу.
Борю, как человека в процессе приготовления пищи совершенно бесполезного, к работе, от греха подальше, не привлекали. С вожделением обнюхав крупную, с полным брюхом икры красавицу тарань, мэтр начал жадно рвать с нее шкуру. Помыв овощи, Стриж рубил салаты, и не просто рубил, он творил, все-таки не кухарь какой-то, а известный скульптор. Морев уверенно разделывал свежайшую баранину, не обращая внимания на критические замечания старшего товарища:
– Саня, ты хоть мне и брат по крови, но шашлык ты делать не умеешь.
Морев и ухом не повел, резал лук красивыми кольцами. Герман тоже нашел себе занятие, он, как признанный поженяновед, доставал того расспросами:
