Гонг торговца фарфором - [19]

Еще как мог. С того дня его ревность отравляла нам жизнь.

Сотни раз я объясняла, что Шлевитц годится мне в отцы и знает о моих отношениях с ним, Арне. Ему и во сне не приснится встревать между нами, не говоря уже о том, какую отповедь он получил бы, если бы посмел такое затеять.

— Тебе нравится ходить к нему, он тебя интересует.

— Но ведь не в том смысле.

— Ага! Призналась! Интересует! Тебя хлебом не корми — только дай потрепаться с этим нацистским пьянчугой, похихикать в ответ на его комплименты. Да знай он, чем ты занимаешься, он бы тебя расстрелял!

— Несомненно.

— Эта сволочь продает японцам оружие, от которого гибнут партизаны. Отравить его надо, а не лебезить перед ним.

— Арне, зачем так уж в лоб. Мы тут не для того, чтобы отравить одного нациста или всех разом, большинство немцев так или иначе замешаны в грязных делишках. Мы обязаны уживаться с буржуями, именно это ты и делаешь, так требует легализация.

— Согласен, но тебе доставляет удовольствие бывать со Шлевитцом, ты обожаешь развлекаться с кем попало.

— А ты со своей необоснованной ревностью ничуть не лучше мещанина.

Думаю, мы не единственные влюбленные на свете, которые ссорами унижали собственное достоинство.

Постепенно наши отношения с немецкой колонией изменились. Ретивые нацисты встречали меня в штыки и давали Арне понять, как они смотрят на его связь с «неарийкой». Он догадывался, что мне еще тяжелее, а от этого кипятился, и я опасалась, что, если кто-нибудь оскорбит меня в его присутствии, он потеряет над собой контроль. Но скандал был нам совершенно ни к чему, и постепенно мы отдалились от немецкой колонии. Когда ходили в единственный на весь город дансинг, Арне не приглашал немецких дам, танцевал только со мной. Сталкиваясь с немцами на улице или в пригородном парке, излюбленном месте воскресных прогулок, Арне демонстративно обнимал меня за плечи.

Прошло почти полгода. Шучжин с мужем научились обращаться с рацией и уехали из Фыньяна, их с нетерпением ждали в другом месте, хотя поначалу я готовила их себе на смену. Расставание с Шучжин, моей единственной подругой, я пережила тяжело. Если не считать Арне, то лишь с ней и с Ваном я могла говорить откровенно, прежде всего о политических проблемах. Мы понимали, что больше не увидимся. Куда они уехали, я так и не узнала.

Мы с Арне старались по возможности следить за событиями в Китае, и в первую очередь за борьбой китайской Красной армии против чанкайшистов.

Пока Ван и Шучжин навещали меня, это было довольно просто. Ван, например, сообщил, что обсуждается возможность выступления Красной армии и гоминьдановцев единым фронтом с целью разгрома японцев. Мнения разделились: часть партии была «за», часть — «против». У меня создалось впечатление, что ситуация очень напряженная. И конечно же, я слово в слово передала Арне содержание своих бесед с Ваном.

Арне счел эту политику бессмысленной и невозможной.

«Чан Кайши — реакционер. Столько лет драться против Красной армии, чтобы теперь вдруг действовать сообща? Нет, он на это не пойдет».

«В тридцать первом году он бросил на произвол судьбы свои собственные части, выступившие против японцев, я сама видела. Но Ван поддерживает это предложение, и, по-моему, правильно. Японцев ненавидит почти вся нация, лавина антияпонских выступлений захлестнула весь народ, пример тому — бойкот японских товаров. Вполне возможно, что удастся вынудить Чана к совместным действиям».

«Спихнуть его пора, вот что!»

«А если пока не выходит? Ленин, между прочим, писал насчет компромиссов. Насчет того, как трудно воевать с мировым капитализмом и что временное объединение даже с колеблющимся союзником может оказаться чрезвычайно важным. Знаешь, все-таки плохо жить без книг. Даже Ленина не перечитаешь. Газет мы не понимаем, а то, что печатает английский листок, не стоит ломаного гроша».

«Но ведь мы уже здорово навострились читать между строк».

Однажды Арне объявил, что победу коммунизма в Китае обеспечат главным образом студенты и крестьяне. Вроде бы правильно, ведь девяносто процентов населения — это крестьяне, а студенты как раз тогда очень активно выступали против Чан Кайши и японцев.

— Ты считаешь, что особенности страны опровергают теорию о ведущей роли рабочего класса? — спросила я.

— Теория остается в силе, но там, где численность рабочего класса настолько ничтожна, как здесь…

— В России тоже так было, и все же революцию начали и довели до конца рабочие в городах, а не крестьяне, те только примкнули, и если вспомнить забастовки на шанхайских предприятиях, то и тут слово было за рабочими. — Я невольно засмеялась. — При твоем-то отношении к интеллигенции делать ставку на студентов!

— Надо смотреть на вещи реально, — возразил Арне. — Большинство политзаключенных — студенты, их казнят, а тюрьмы снова заполняются, и опять студентами.

— В Пекине с его университетом — да, но в масштабе всей страны? И так ли уж здорово, что они надавали по морде этому мерзавцу, министру иностранных дел? Не знаю…

— Ты что, против?

— Нет.

Составить себе полное представление о событиях в стране при нашей изоляции было очень трудно. Если я и была права, то только потому, что уже имела определенный опыт работы в Китае и жила в промышленном центре, Шанхае.