Гонец - [40]
Отборные косяки кобылиц Болат-хана достались Шона-Доба. Но что от этого толку, если он не смог овладеть кладами хана и взять в плен самого Болат-хана — властителя Великого жуза. Правда, и Дабаджи не сумел взять в плен ни одного казахского хана, ни одного батыра, но зато он слал повелителю в дар шелка, парчу и бархат.
Что же касается пленных жигитов и казахских красавиц, то Шона-Доба отправил их в прошлом году в Джунгарию не меньше, чем Дабаджи.
Чем дальше продвигалась конница, тем все труднее и труднее доставалась джунгарам победа. Да и можно ли было назвать это победой? Не только рядовые наемники, даже тысячники уже не те, что год-полтора года назад, когда они, опьяненные первыми успехами, ринулись в эту бесконечную, но чужую и от того загадочную и пугающую степь за наживой. И тогда всем им хотелось вернуться назад с первой же добычей. А сейчас, в эту новую весну, еще труднее стало управлять изголодавшейся за зиму армией.
Все меньше и меньше становилось добычи. Неуловимые сарбазы казахов, как волчьи стаи, неожиданно появлялись, сеяли панику, опустошали обозы. Караваны с трофеями и пленными, которые под усиленной охраной Шона-Доба отправлял домой, в Джунгарию, в ставку отца, вот уже несколько месяцев не могли выйти за пределы казахских земель, — исчезли бесследно, где-то в пути попали в руки мстителей. Более того — уже дважды сотники, хранители добра хунтайджи, возвращались к нему, потеряв всех своих воинов и онемев от ужаса. Под ударами нагайки, под пытками они говорили правду: караван захвачен казахскими сарбазами, а их — сотников — сарбазы оставили в живых для того, чтоб они передали ему, наследнику трона, принцу Шона-Доба, слова… Ха! Какие это были слова!.. Принц, не дослушав, не узнав, где сотники попали в руки сарбазов, всаживал в них кинжал…
Какие-то самозванцы, именующие себя батырами, требовали от него, Шона-Доба, покинуть эти степи!..
…Взобравшись на походный трон, схватившись за золотую голову огнедышащего льва, служившую для опоры рук, положив на колени обнаженный меч с рукояткой, инкрустированной бриллиантами, принц-полководец, одетый в легкую соболью шубу, созвал к себе тысячников и вот уже второй раз приказывал им найти тех, кто осмелился увести караваны, кто посмел произнести столь дерзкие слова о нем.
Он торопился скорее покинуть эти края, скорее отвести свою конницу к городам на берегах Сейхуна. Но он не мог идти дальше, не обезглавив сначала столь дерзких батыров.
Но где эти неуловимые батыры? Быть может, и нет их вовсе? А быть может, появились предатели в самом лагерь принца, среди его слуг и рабов, среди его полководцев…
Тысячники молчали. Вокруг стана, где собралось пятнадцатитысячное войско джунгар, по крайней мере верст на двести-триста все было пустынно. Оставались там лишь нищие аулы. Лазутчики и провидцы возвращались ни с чем. Никто не мог узнать точно, где стоянка батыров Санырака и Тайлака и сколько сарбазов у них. Собственно, одной тысячи хватило бы, чтобы расправиться с каждым из них в отдельности. Но посылать в открытую степь столько войска, не зная, где находится враг, было бессмысленно.
— Кони набрали силу, заждались. Все тумены покинули зимние стоянки, стянуты к твоему шатру, готовы к походу. Люди все чаще оглядываются назад, тускнеют их глаза, они вспоминают о своих домах. Не слишком ли часто ты говоришь об этих недостойных твоего внимания бродягах, мой повелитель? — начал старый косоглазый Дамба — любимец самого хунтайджи, главный советник принца. Он был старшим над тысячниками и командовал всеми туменами войска. — Нас ждут города на Сейхуне, реке, которую казахи называют Сырдарья. Там мы должны объединить наши знамена с бесстрашным великим Дабаджи, и тогда у наших ног будут все красавицы Самарканда и Бухары, а богатства этих городов умножат могущество и славу вашу, мой повелитель. Еще выше станет трон непобедимого и славного владыки — Цевена Рабдана. Мы оставим здесь конницу тысячника Хансаны. Пусть он пронесется со своей тысячей по этой степи, растопчет безумцев, осмелившихся бросить нам вызов. Он догонит нас. Пора в дорогу. Кони заждались…
— Разве ты забыл, как этот наглец Тайлак осмелился назвать нашего солнцеподобного отца трусливым зайцем? Разве ты забыл, что он осмелился сказать будто наш владыка и повелитель, всемогущий отец наш, перед которым склоняет голову сам богдыхан, когда-то был бит Тауке-ханом. Я не сделаю ни шага с этого места, пока у моих ног не окажутся головы безумцев, — принц впервые так резко говорил с Дамбой. Ему хотелось как можно резче осадить этого старика, который посмел назвать Дабаджи «великим». Ведь не Дабаджи, а он, Шона-Доба, сын Цевена Рабдана и брат Галдана Церена, значит, он, Шона-Доба, великий принц — прямой наследник трона. — Мы даем вам неделю. К ее исходу они должны быть привязаны к моей повозке. Как псов я поведу их на привязи за собой. Пусть своим воем оглушают степь! Я все сказал!
