Гонец - [23]
— А как звали того пастуха, который молчал и молча умер? — беспечно рассмеялась тогда Сания.
— Что ты, что ты, дочка… Не умножай греха! — Мать замахала обеими руками.
Сания улыбнулась, вспомнив, какой растерянный вид был у матери.
Конь уже стоял на знакомой поляне, которую прорезала речка и стеной огораживали заросли. Сания соскочила с седла и, оставив коня, прошла к воде. Бросила на землю свою короткую саблю, колчан, лук, щит. Сняла шлем, кольчугу, стянула сапоги и толстые мужские штаны, опустила измятый подол платья, умылась и, расчесав волосы твердым гребешком, сделанным из коровьего рога, села на песок и окунула ноги в воду. Освободившись от тяжелой недевичьей одежды, Сания почувствовала легкость, от которой давно отвыкла. Ей уже ни о чем не хотелось думать — ни об этих проклятых джунгарах, ни о горе своего аула, ни о нависшей над людьми опасности, ни о Кенже. Она стала, как прежде, собой. Шорох камыша, тихое ворчание воды да ленивый щебет укрывшихся в чаще птиц действовали успокаивающе, заботы и тревоги дня отдалились от нее. Конь стоял рядом, хвостом отмахиваясь от мух и мотая головой. Порой, вздрогнув от укуса комара, он ударял копытами и на миг замирал, устремив свой взгляд на Санию, словно удивляясь ее наготе, густоте ее черных волос, белизне ее кожи. Потом вновь начинал мотать головой — вверх вниз, вверх — вниз, будто утверждая верность и любовь к своей хозяйке. Было жарко, как и все дни, но здесь, среди высоких зарослей у воды, эта жара была не так назойлива и тяжела, как в барханах или на месте стоянки аула.
Сания вошла в воду. Не глубоко. Чуть выше колен. Медленное течение. Она с наслаждением окунулась. Уперлась руками в дно и свободно вытянула ноги. Перевернулась на спину. От удовольствия закрыла глаза. Вода перекатывалась по груди. Чтобы убрать волосы с лица, она освободила руки и села на дно. И тут, раскрыв глаза, она увидела, как тонкая, длинная черная змея выползает на берег из воды. Сания вскрикнула от неожиданности и бросилась к своей одежде. Конь отпрянул назад и оборвал поводья. Змея уползала в камыши. Сания быстро оделась. Выжала и свернула в тугой узел волосы. Надела шлем. Колчан и щит приторочила к седлу и, взяв коня под уздцы, пошла по узенькой тропе к стоянке аула.
Ее расстроило то, что обыкновенный уж или гадюка так напугали ее. Каждый шорох в камышах настораживал. Она решила пешком добраться до аула, чтобы испытать себя. Ведь если она сейчас испугалась змеи, боится каждого шороха, — то какой из нее воин? Вспомнила ночное нашествие. Стало еще страшнее. А вдруг устроился где-то здесь в засаде тот самый тигр, что ночью навестил аул? Ей хотелось вскочить на коня и бежать из этой чащи. Впервые у нее мелькнула мысль — зачем она здесь? Можно уехать вглубь степи и найти приют в любом ауле. Она верила в то, что всегда найдется жигит, который возьмет ее под свою защиту.
Нет Кенже. Ну и что из этого? На все воля аллаха, так говорят старики. Жигиты еще не перевелись… Она содрогнулась от своих мыслей и, пожалуй, впервые в жизни подумала о самой себе со стороны, как о постороннем человеке. Чего в ней больше? Красоты или коварства, сострадания к людям или тщеславия? Ведь когда она ехала к ручью и думала о Кенже, где-то подспудно в ней звучало и другое, кто-то словно шептал ей: оглянись на Каражала, он готов сейчас уйти вместе с тобой вглубь тугаев, его объятья крепки, он создан для любви, страсти… Как это должно быть жестоко — узнав о смерти того, кого, быть может, любила, в тот же час думать о другом. Ох, женщины, неужто неуемность плоти, минутная страсть ваша всегда заглушает все другие чувства?!
Вновь послышался шорох в камышах. Конь встрепенулся, навострил уши. Сания готова была вскочить в седло, но тут до ее слуха донесся чей-то голос. Она зажала морду коня, чтобы тот не подал звука, и остановилась. Справа за плотными стенами саксаула, облепихи и песчаной арчи переговаривались двое — не настолько громко, чтобы можно было отчетливо разобрать слова. Один жестоко и угрожающе что-то твердил другому. Тот отвечал изредка, спокойно, коротко. Сании показалось, что говорят они не по-казахски, что голос первого похож на голос Каражала. Затем голоса стали еще тише, отдалились и, по тому как взлетели испуганные птицы, Сания поняла, что эти двое удалились вглубь тугаев.
Она связала разорванный повод, взобралась в седло и, защищаясь от колючих веток, поспешила к стоянке аула.
«Наверное, ошиблась я, — думала девушка, — на каком же другом языке может говорить Каражал, кроме казахского. Да и Каражал ли это? Может, почудилось?»
Въехав в аул, который прежде был разбросан на большой площадке, а теперь, после ночного происшествия, скучился на одном пятачке, огороженном со всех сторон частоколом колючей облепихи и саксаула, нарубленных за день стариками и женщинами, она сразу же, не обращая внимания на других, начала искать взглядом Каражала. Его нигде не было видно. Возле коновязи, устало понурив головы и лениво отбиваясь от мух, стояли кони тех двух жигитов, что привезли с собой печальную весть о Малайсары, да короткохвостый мерин ее отца — Оракбая.
