Гомункул - [42]

— С твоей мамашей я еще не закончил, хотя попытку и без того стоит признать успешной. Не будь наш карп безнадежно истерзан, сейчас она танцевала бы здесь менуэты, — тут доктор опустил руку на открытую клавиатуру пианино у двери и с силой провел по ней ладонью, вызвав лавину восходящих нот.

Переводя неуверенный взгляд с Нарбондо на Пьюла и обратно, Шилох даже не шелохнулся, когда горбун снова кивнул ему в сторону выхода. На пороге уже стояли двое мужчин: толстяк в тюрбане и крепкий парень со страшно изувеченным лицом. Женщина попятилась к окну, но была перехвачена испуганным Пьюлом. Тот, что в тюрбане, отвесил старику церемонный поклон и, вытащив из жилетного кармана пистолет, наставил его на оцепеневшего горбуна.

— Идемте, дорогая, — позвал проповедник, подбадривая женщину нетерпеливым взмахом ладони. Годелл едва расслышал эти слова, произнесенные неожиданно спокойным тоном. Толстяк выставил вперед левый локоть и утвердил на нем дуло своего пистолета, нацеленное теперь точно в приоткрытый рот Пьюла; ассистент Нарбондо немедленно толкнул женщину в объятия старика. — Предложение остается в силе. Каждый из нас хочет получить свою женщину, причем живую. Мы оба скучали по ним, не так ли?

Дожидаться ответа Шилох не стал. В сопровождении женщины и обоих подручных он растворился во мраке за распахнутой дверью.

Перепрыгивая через две ступеньки, Годелл выбежал на улицу раньше них. Рассказ Сент-Ива о странных типах, виденных им в доме терпимости, не оставлял сомнений о личностях и природе подручных Шилоха; оставалось уповать на то, что изобретатель был не менее точен и в описании их уязвимостей. Брогам, ожидавший седоков за углом Олд Комптон-стрит, позволил Годеллу предположить, что компания свернет именно туда. Недолго думая, табачник присел в темноте дверного проема и принялся ждать.

Вдали хлопнула дверь, по крыльцу соседнего дома простучала дробь шагов, и минуту спустя мимо торопливо прошествовали четыре смутно различимые фигуры. Незнакомку бесцеремонно тащил за собой старик-проповедник, издававший невнятные протяжные звуки, нечто среднее между стоном и смешками. Годелл тихонько двинулся следом; шаги его терялись в общем топоте. Уже не скрываясь, он ухватил мужчину в тюрбане за воротник плаща и рванул назад; когда же толстяк в удивлении обернулся, Годелл быстрым движением выдернул пистолет у него из-за пояса.

Посчитав, что угрозы оружием в адрес ходячих мертвецов не принесут особой пользы, он проскочил мимо обоих, сгреб Шилоха за лацканы пальто и, сунув трость под мышку, приставил дуло пистолета к его виску.

— Буду благодарен, если вы отпустите руку этой дамы, — сказал Годелл.

Без промедления исполнив его просьбу, старик вскинул обе руки над головой, всем своим видом демонстрируя, что не имеет намерений спорить.

Годелл отпустил лацкан пальто Шилоха и протянул свою трость Нелл.

— Теофил Годелл, — сказал он, наклонив голову, — к вашим услугам.

Чуть помедлив, женщина все же представилась: «Нелл Оулсби, сэр», — и неотрывно смотрела, как лицо Годелла справится со сложной задачей скрыть изумление.

Повернувшись к старику, нервно взиравшему на пистолет, Годелл бросил:

— Прогуляетесь с нами. А ваши друзья останутся здесь.

— Конечно, останутся, в точности так они и поступят. Будут стоять не шевелясь. Не правда ли, дети мои?

Парочка странных подручных хранила молчание. Пятясь, Годелл начал движение вдоль мостовой: его насторожила внезапно возникшая мысль, что человек с изуродованным лицом тоже вооружен. Впрочем, тот хранил неподвижность.

Сойдя с тротуара, Годелл с компанией устремился в конец улицы. Небо на востоке озарялось серым предрассветным свечением, город начинал просыпаться. Тучи немного разошлись; выглянула бледная, призрачная луна, весьма некстати озарившая дома. Если им удастся выскользнуть за угол и миновать еще квартал-другой, они бросят старика самостоятельно искать дорогу и поспешат на Джермин-стрит.

Бормоча нескладные вирши о проклятии и вечных муках, проповедник еле переставлял ноги и при этом жмурился то ли в молитве, то ли из презрения к этому миру, слишком жестокому и недоброму, чтобы зрелище утреннего Лондона можно было вынести. Шествуя таким манером, он запнулся и едва не столкнул остальных к сточную канаву. Из привычного почтения к чужим сединам Годелл воздержался от того, чтобы влепить Шилоху легкую затрещину, и тихонько рявкнул: «Шевелитесь же!» Двигаясь в прежнем составе, они свернули за угол и подошли к стоявшему там брогаму.

Лошадь заржала. Удивленный этим внезапным шумом, Годелл резко обернулся к ней, и тут кто-то звучно выругался прямо у него над головой. Прежде чем Годелл успел отделить одно от другого, какой-то ловкач обрушился ему на спину, по-обезьяньи лихо спрыгнув с крыши брогама.

«Кучер! Там же был кучер!» — запоздало мелькнула испуганная мысль; не устояв на ногах, Годелл повалился на мокрую мостовую. Пистолет отлетел прочь, стуча по брусчатке. Даже рухнув, табачник не смог оторвать от себя цепкого прыгуна. Удары за спину ничего не дали, а нападавший пропихнул руку под плечо Годелла и этим рычагом уперся ему в основание шеи сзади. Подбородок Годелла вдавился ему в грудь. Табачник вслепую пытался отыскать какую-нибудь опору и, когда его правая нога наткнулась на бордюрный камень, сумел оттолкнуться и встать на колени.