Гомункул - [15]

Рисунок был выполнен Джеймсом Клерком Максвеллом[18] — тем самым, что за месяцы обладания так называемым демоном имел не более понятия о том, кто или что это такое, чем умиравший от неведомой изнурительной хвори абиссинец, продавший человечка восемьдесят два года тому назад Джоанне Сауткотт и приведший тем самым в движение тяжелые, скрипучие жернова апокалипсиса.

Шилох приподнял уставленный святынями алтарь, отодвинул в сторону искусно сокрытое фальшивое днище и опустил внутрь монеты. Из того же тайника он выудил мешочек готовых, уже посеребренных монет, вернул алтарь на место, снова завернулся в свой плащ и вышел. Шествуя к дверям, он ни с кем не заговаривал; улица за порогом встретила его колючим ветром, который яростно свистел и гнал пыль по брусчатке, убедительно призывая всех и каждого не покидать своих теплых жилищ. Единственный прохожий — дородный мужчина с тростью и повязкой на глазу — хромал позади, одной рукой придерживая шляпу, чтобы не позволить ветру унести ее. Спеша попасть в Сохо, Шилох не обращал на него внимания.

Дома, выходившие на узкий отрезок Пратлоу-стрит, втиснутый между Олд Комптон и Шафтсбери-стрит, выглядели жалкими в своей неухоженности.

Порой летящие годы и непогода облагораживают облик зданий, заостряя приметы ушедших времен и превращая их в свидетельства тонкого художества природы, но на Пратлоу-стрит вышло иначе. Повсюду свешивались покореженные ставни вечно темных окон, чьи рамы чудом держались на гвоздях и шурупах, почти обращенных в ржавую пыль. Предпринятая некогда попытка оживить фасады лавок веселенькой краской демонстрировала присущее маляру весьма своеобразное чувство гармонии; к тому же он уже лет двадцать как помер. Его старания сделали улицу разве что уродливее и безрадостнее, даже в сравнении с другими, а серовато-зеленая краска, год за годом облетавшая и вздувавшаяся крокодильей кожей под солнцем, которое нечасто гостило в этом неуютном месте, после каждого дождя грязными ошметками бежала по мостовой.

Пожалуй, найти целое оконное стекло было сложнее, чем обнаружить разбитое, а единственным свидетельством усердия местных жителей оставалось изъятие грязных осколков из рам подвальных окошек с последующим втаптыванием стекла в булыжники мостовой. Целью этих усилий, вероятно, было облегчить жизнь всем тем, кто предпочитал вползать внутрь домов через окна, что вполне понятно, поскольку большинство здешних дверей, пребывавших в мерзком запустении, криво болталось на ржавых петлях, избавляя людей достойных от всякого желания проникать в находящиеся за ними помещения.

Воздействие этого места под покровом дымного тумана было столь невыразимо угнетающим, что человек, свернувший сюда с Шафтсбери, непроизвольно содрогнулся. Он сдвинул глазную повязку поближе к носу, словно то была простая бутафория и ему хотелось видеть только самую малую часть улицы. Он сосредоточенно смотрел на разбитые камни мостовой, игнорируя лопотание оборванного мальчишки и оклики сумрачных фигур, ссутулившихся в тени разбитого крыльца.

Пройдя улицу до середины, человек с повязкой на глазу отомкнул одну из дверей и, шмыгнув внутрь, взбежал по ступеням темного, почти вертикального пролета. Он вступил в комнату с окном, выходившим на пустынный внутренний двор; темноту чуть рассеивали лишь тусклые огни газовых рожков дома напротив.

Туман клубился во дворе, то понемногу рассеиваясь, то закручиваясь и уплотняясь, что лишь изредка давало возможность вглядеться в комнату напротив — комнату, где стоял человек с сильно заметным горбом на спине, разглядывающий настенную карту и держащий в руке скальпель, на лезвии которого играли отсветы ламп.

Игнасио Нарбондо раздумывал о трупе, лежавшем перед ним на столе. Печальное зрелище: две недели как мертв, пол-лица снесены жестоким ударом, лишившим несчастного одного глаза и носа, а челюсть изувечившим так, что пожелтевшие зубы торчали теперь из широкой прорехи в щеке; выставленные напоказ усохшие десна вселяли тревогу.

В оживлении этого экземпляра было мало пользы. Что покойный станет делать, черт возьми, если снова поднимется на ноги? Народ пугать, и только? «Он мог бы просить милостыню», — решил Нарбондо. Вот именно. Никчемный шарлатан Шилох легко выдаст его за раскаявшегося грешника-сифилитика, кому давно следовало бы умереть, если бы не чудо Господне.

Нарбондо нафыркал, сдерживая смех. Его тонкие сальные волосы кольцами червей опускались на искривленные плечи, покрытые халатом, охристым от застаревших пятен крови и грязи.

Вдоль одной стены было составлено химическое оборудование: груды стеклянных змеевиков, реторт, вакуумных установок и толстых стеклянных кубов: некоторые из них были пусты, в других плескалась янтарного цвета жидкость, а в одном плавала голова огромного карпа. Глаза рыбы казались ясными, не тронутыми смертью, и вроде бы даже вращались в глазницах, хотя последнее могло быть оптическим обманом ввиду бурления жидкости. На бронзовой цепи в углу болтался человеческий скелет; над ним, выстроившись на широкой полке, стояли вместительные банки для образцов, содержавшие зародышей на разных стадиях развития.