Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [64]
В первом, написанном от руки «плане» М.Ю. Козловский в главе «Преступления против прав личных» упомянул только одно простое правонарушение с сексуальным контекстом: «Оскорбление женской чести»>95. Очевидно, в тот момент потенциальными жертвами половых преступлений для него могли быть только женщины, причем пользовался он устаревшими представлениями о репутации и чести. Его второй вариант повторял первый. Но фраза была зачеркнута, и другим почерком написано: «Преступления против нравственности (посягательства на женскую честь, мужеложество (ж!) и т. д.)». Сфера возможных преступлений была расширена, и упоминание «оскорбления» опущено, так как эти преступления подпадали под гораздо более тщательно разработанную главу «Преступления против жизни, здоровья и достояния (ж!) личности»>96.
В окончательной редакции этой главы (июнь 1920 года) понятие «половое преступление» значительно расширились по сравнению с ранними набросками, и здесь очевидным было влияние проектов Уголовных уложений 1903 и 1918 годов. Названия четырех из пяти половых правонарушений были заимствованы из Уголовного уложения 1903 года, хотя язык статей в целом был упрощен. В числе этих пяти преступлений значилось и мужеложство, но только когда дело касалось детей или применения насилия. Простое же мужеложство между согласившимися на него взрослыми (в возрасте старше четырнадцати лет) преступлением не считалось>97. По сравнению с Уголовным уложением 1903 года возраст согласия был снижен. В этой версии и в редакции 1918 года А.А. Шрейдера порог в четырнадцать или пятнадцать лет вызывал споры (мужеложство «без его согласия или хотя с его согласия, но по употреблении во зло его невинности» могло быть наказуемо). Теперь же возрастом согласия на любые половые акты считались четырнадцать лет. Нет свидетельств того, что дело Палладия оказало непосредственное влияние на М.Ю. Козловского, но уточнение возраста согласия в делах о мужеложстве в предложенном проекте могло отражать опыт, почерпнутый коллегией в этом затруднительном деле.
М.Ю. Козловский понимал, что подобно первоначальному уголовному кодексу Французской революции наш уголовный кодекс был «переходным» и что только тогда, когда завоевания революции обретут силу, новые нормы приобретут стабильность. Комментарии юриста говорят о его осведомленности в развитии французского законодательства после 1789 года, взятого им за образец>98. Сказалось ли это на подходе к мужеложству и в какой степени, определить из высказываний М.Ю. Козловского невозможно. Секуляризация и рационализация уголовного законодательства в ходе Французской революции включала декриминализацию мужеложства (возможно, изначально машинальную) в 1791 году, которая в 1805 году уже осознанно была закреплена указом Наполеона ив 1810 году — уголовным кодексом>99. Возможно, М.Ю. Козловский знал об этих нюансах французских кодексов, однако в своих комментариях он не останавливается на специфических правонарушениях. По его мнению, большинство деяний, преследовавшихся при старом режиме, должны считаться правонарушениями и после революции, за исключением такой специфической категории, как «религиозные преступления», каковых при революционном порядке быть просто не могло>100. Секуляризация была радикальной основой обновления карательного законодательства. Но преступления против личности (включая те, что М.Ю. Козловский архаично называл «преступлениями против <...> женской чести»), нуждались, по его мнению, в меньшем пересмотре, нежели прочие главы Уголовного кодекса:
Человеческая природа с ее хорошими и дурными страстями устойчивее и консервативнее, чем политические учреждения и социальные лозунги. Последние могут оказывать и действительно оказывают большое влияние на направление статистической кривой преступлений, но сами по себе бессильны сразу переродить человеческую природу. История не знает чудес и внезапных скачков>101.
Исходя из этих соображений, наш реформатор выступал за творческую адаптацию проекта статута 1903 года «с опущением и изменением тех отдельных деликтов, на которых есть следы капиталистических отношений минувшей эпохи». Хотя нет прямых указаний на легализацию мужеложства, наброски и комментарии М.Ю. Козловского свидетельствуют о ясно выраженном намерении удалить подобные акты из большевистского Уголовного кодекса. Такое намерение вытекает из принципиальной установки на секуляризацию и модернизацию законодательных норм и из господствующего убеждения о подведомственности половых расстройств медицине, что отвечало мировоззренческим установкам большевиков.
К сожалению, путь от этих предложений до окончательных формулировок Уголовного кодекса РСФСР 1922 года (одобренных коллегией Народного комиссариата юстиции 21 декабря 1921 года)>102 остается неясным. Согласно протоколам коллегии, в течение восемнадцати месяцев, разделяющих время завершения работы М.Ю. Козловского над проектом и окончательное одобрение Уголовного кодекса, «специальная комиссия ученых Обще-консультационного отдела НКЮ», под руководством П.А.Красикова и Л.А.Саврасова занималась доработкой статей
После Альбигойского крестового похода — серии военных кампаний по искоренению катарской ереси на юге Франции в 1209–1229 годах — католическая церковь учредила священные трибуналы, поручив им тайный розыск еретиков, которым все-таки удалось уберечься от ее карающей десницы. Так во Франции началось становление инквизиции, которая впоследствии распространилась по всему католическому миру. Наталия Московских рассказывает, как была устроена французская инквизиция, в чем были ее особенности, как она взаимодействовала с папским престолом и королевской властью.
Миром правят числа. Все чаще и чаще решения принимают не люди, а математические модели. В числах измеряется все – от наших успехов в образовании и работе и состояния нашего здоровья до состояния экономики и достижений политики. Но числа не так объективны, как может показаться. Кроме того, мы охотнее верим числам, подтверждающим наше мнение, и легко отбрасываем те результаты, которые идут вразрез с нашими убеждениями… Анализируя примеры обращения с численными данными в сферах здравоохранения, политики, социологии, в научных исследованиях, в коммерции и в других областях и проливая свет на ряд распространенных заблуждений, нидерландский журналист, специалист по числовой грамотности Санне Блау призывает мыслить критически и советует нам быть осмотрительнее, о чем бы ни шла речь – о повседневных цифрах, управляющих нашим благополучием, или о статистике, позволяющей тем, кто ее применяет, достичь огромной власти и влияния. «Числа влияют на то, что мы пьем, что едим, где работаем, сколько зарабатываем, где живем, с кем вступаем в брак, за кого голосуем, как решаем вопрос, брать ли ипотеку, как оплачиваем страховку.
В эпоху тотальной цифровизации сложно представить свою жизнь без интернета и умных устройств. Но даже люди, осторожно ведущие себя в реальном мире, часто недостаточно внимательно относятся к своей цифровой безопасности. Между тем с последствиями такой беспечности можно столкнуться в любой момент: злоумышленник может перехватить управление автомобилем, а телевизор – записывать разговоры зрителей, с помощью игрушек преступники могут похищать детей, а к видеокамерам можно подключиться и шпионить за владельцами.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
История машинного обучения, от теоретических исследований 50-х годов до наших дней, в изложении ведущего мирового специалиста по изучению нейросетей и искусственного интеллекта Терренса Сейновски. Автор рассказывает обо всех ключевых исследованиях и событиях, повлиявших на развитие этой технологии, начиная с первых конгрессов, посвященных искусственному разуму, и заканчивая глубоким обучением и возможностями, которые оно предоставляет разработчикам ИИ. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.