Гомер Пим и секрет Одиссея - [7]

Полицейские заходили сюда пять лет назад, и с тех пор обстановка в монтажной студии так и оставалась неизменной: все вверх дном, толстый слой пыли и даже кружочки паутины повсюду.

Все показалось ему словно уменьшившимся в размерах, как прежде ключ. И гораздо более гнетущим. – Биби-Два, ну пойдем же наконец, это уже не смешно!

Его голос прозвучал странно, тоньше обычного. Это место пробуждало столько воспоминаний, что ему стало не по себе и перехватило горло. Казалось, кинопроектор вот-вот начнет показывать сценки, отснятые на пленку: тяжелые бобины были заряжены, стоило только нажать кнопку… Но Гомер не посмел бы этого сделать ни за что на свете.

Присутствие – а точнее сказать, отсутствие – отца чувствовалось здесь гораздо сильнее, чем в машине или гараже.

Наконец он заметил песчанку: та стояла на стопке бобин. Обрадовавшись, что ее увидели, она перепрыгнула на толстую тетрадь в красной обложке. И хотя страницы разбухли от влажности, Гомер ее узнал – это была тетрадь отца. Тот записывал в нее все, что касалось съемок его фильма: характеристики персонажей, зарисовки декора и костюмов, сюжет, фрагменты сценария – все-все до мельчайших деталей. Этот фильм был его настоящей страстью, отец работал над ним несколько лет. Он никогда бы не бросил эту работу прямо в разгар съемок из-за какого-нибудь безрассудства. Изабель Пим до потери дыхания кричала об этом, но ей никто не верил. Всем казалась правдоподобнее версия «нежданная любовная страсть – перемена образа жизни – начать все с нуля в других краях». И люди жалели несчастную женщину, брошенную одну с малышом.

А потом все просто-напросто отвернулись от них.

– Здесь на все секреты есть разгадки и ответы! – снова тренькнул мелодичный голосок.

– А, так ты всегда говоришь в рифму… – заметил Гомер. На него вдруг навалилась страшная усталость. – Ты в меня верь – тогда без потерь тайну раскроешь. Читай же теперь!

Песчанка спрыгнула с обложки и попыталась лапкой приподнять ее, открыв первую страницу.

Гомер, словно зачарованный, отбросил старый хлам, лежавший на видавшем виды кожаном диване, и рухнул на него прямо посреди папок и непонятного барахла, разбросанного как попало. Перед ним висел пожелтевший от времени экран, заслонявший кусок стены.

Схватив тетрадь, он положил ее себе на колени, раскрыл и начал читать, а Биби перелезла к нему на плечо.

Сюжет был ему известен, к тому же в этом году он проходил его в школе. «Одиссея». Приключения героя, о них рассказал Гомер… и другие античные поэты. Отец обожал греческую мифологию, все эти легенды, эпические сказания, их персонажей с необыкновенной и трагической судьбой. Он ведь и сына назвал Гомером не случайно. Вместо того чтобы представляться так: «Меня зовут Гомер, как персонажа „Симпсонов“»[3], – классно сказать: «Меня зовут Гомер, как древнего поэта, аэда. Вы что, не знаете его?!»

И вот благодаря этой отцовской страсти в детстве малыша баюкали приключениями богов и героев. Одиссей, Зевс, Ахилл – он все знал про них.

Давид Пим, отучившись на факультете киноискусства, снял пару-тройку фильмов, не снискавших особого успеха, и наконец окунулся в потрясающий проект: экранизацию знаменитой «Одиссеи» на современный лад, причудливый и неслыханный, и вот сейчас Гомеру предстояло проникнуть в его замысел до самых мельчайших подробностей.

Версия отца была захватывающей, но она еще и очень воодушевляла Гомера, находившего в ней все то, что ему так нравилось в отце: его воображение, пристрастие к пышным старинным мирам и, конечно, поэтичность его натуры.

В середине тетрадки Гомер заметил оторванный кусочек кинопленки – это была закладка. Мальчик поднял его, чтобы рассмотреть на свет.

ПРИГЛАШЕНИЕ

ЦИРК ИТАКИ

Путешествие в царство чудес,

чудовищное и возвышенное

Он машинально сунул обрывок в карман пижамных штанов и снова уставился в тетрадь.

Поглощенный чтением, Гомер вздрогнул: Биби прыгнула сразу обеими лапками прямо на разворот тетрадки.

– Дай же мне прочесть, – проворчал он, снимая ее, чтобы переложить себе на плечо.

Пять секунд посидев там, она снова взялась за свое. – Ты хочешь меня совсем рассердить?

Она вдруг взглянула на него таким лукавым, почти человеческим взглядом. Потом нагнулась, чтобы дотронуться лапками до бумаги, и вонзила в лист маленькие коготки.

– Эй, это что такое? – возмутился Гомер.

Биби ухитрилась вырвать из тетради целое слово, как дерево с корнями вырывают из почвы! Вот она поднатужилась изо всех сил, кряхтя и отдуваясь, и от бумаги отделилась уже целая фраза вместе с нарисованной раскадровкой. Отнюдь не собираясь на этом останавливаться, Биби подбросила фразу в воздух, и написанные синими чернилами слова и рисунки принялись летать перед глазами Гомера, расширившимися от ужаса. А за это время песчанка лихорадочно вырывала другие фразы, бросала их вверх, тем самым опустошая страницу от всего, что на ней написано, пока на всю монтажную студию не обрушился настоящий дождь из слов.

Когда страница стала девственно-белой, Биби прыгнула на плечо Гомеру, онемевшему от изумления, и, словно миниатюрный дирижер оркестра, принялась размахивать передней лапкой в воздухе. Тогда слова построились в один длинный завиток; он все рос, становился все длиннее, пока слова послушно выстраивались друг за другом.