Гомер и Лэнгли - [37]

Так как и третий день прошел без признаков того, что Винсент собирается отбыть (большую часть времени он проспал), мы с братом потихоньку вернулись к нашей повседневной жизни без всяких помех со стороны гангстеров, и неестественная ситуация обрела видимость нормальности. Лэнгли с головой ушел в печатание на машинке для своей газеты, а я возобновил ежедневные упражнения на рояле. Получалось, будто в одном и том же доме независимо друг от друга существовали два обособленных домашних хозяйства. Те обеспечивали еду себе, а мы заботились о себе сами, хотя понадобилось совсем немного времени, чтобы у нас закончилось все имевшееся в кладовке и те стали кое-что нам оставлять. Их еда прибывала в белых картонных коробках и была великолепной (итальянские деликатесы доставляли ночью, но режим питания гангстеров предполагал лишь одноразовый прием пищи в сутки), мы, в свою очередь, готовили по утрам кофе и пили его вместе с ними, рассевшись на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. Когда Винсент просыпался, то начинал жаловаться со своего кухонного ложа, требовать, ругаться и угрожать любому, кто попадался на глаза. Он обратил всех нас в своего рода братство угнетенных, сделался всеобщим бременем, так что в конце концов образовалось нечто круговой поруки: два брата и три бандита.

Мне следовало догадаться, что его люди предпочитают Винсента спящего Винсенту бодрствующему, но они все больше нервничали, с нетерпением ожидая, какие еще последуют приказы. Им хотелось поскорее узнать, какая уготована расплата. Хотелось знать, что нужно делать.

На четвертое утро я услышал жуткий грохот. Он донесся из кухни. Люди Винсента опрометью бросились туда. Я — за ними. Винсента и след простыл.

Ударом ноги кто-то распахнул дверь в кладовку, там он и сидел, забившись в угол. «Вы слышали? — повторял Винсент. — Вы слышали?»

Я слышал, мы все это слышали. Ребята встревожились, достали пистолеты, один из них уперся мне в ребра. Потому как вот оно, тра-та-та чего-то безусловно механического, напоминающее смертоносный стрекот автомата. Винсент грохнулся со своего импровизированного кухонного ложа, потому что его спугнул этот звук, вероятно, хорошо знакомый ему за его долгую преступную жизнь. Момент был напряженный, и я понимал: стоит рассмеяться, и мне конец. И просто указал на потолок, предоставив им самим догадаться, что это Лэнгли печатает на машинке: Лэнгли печатал очень быстро, пальцы у него так и летали, стараясь поспевать за мыслями, а его комната находилась прямо у нас над головой. Какой машинкой он пользовался, не знаю. «Ремингтон», «Ройал», а может, «Бликенсдерфер № 5»? Она стояла у него на раскладном ломберном столике, не очень устойчивом, а потому клацанье клавиш передавалось тонким ножкам, а потом и полу, набирая все более угрожающую силу, так что, если ты спящий гангстер, в кого недавно стреляли, тебе могло показаться, что это новое посягательство на твою жизнь.

Винсент, переведя дух, рассмеялся, словно счел это забавным. А когда рассмеялся он, то же сделали и остальные. Однако встряска ввергла его в состояние возбужденной любознательности. Тут уж не до сна: он снова стал преступным боссом.

«Это что за дыра! — воскликнул он. — Я что, на мусорной свалке? Вот это вы, ребята, отыскали для меня? Моссимо, на большее ты не способен? Вы только гляньте на это место. Мне о расплате надо думать. У меня дел полно. А вы затащили меня в эту крысиную нору. Меня! И где необходимые мне сведения, где информация, на какую я могу положиться? Вижу, вы переглядываетесь. Надеетесь оправдаться? О, есть долги, которые надо платить, и я уж точно расплачусь. А когда я их уничтожу, то уж можете мне поверить, я найду того урода в семье, кто меня подставил. Или что, прикажете поверить, что это судьбе было угодно, чтобы у меня стало на одно ухо меньше? Я кому говорю? Это что, перст судьбы по-вашему, на меня что, просто случайно наткнулись в ресторане, где я сидел?

Люди его сочли за лучшее отмалчиваться. Возможно, их утешало то, что босс на глазах обретал былую форму. Я слышал, как он вышагивает, расшвыривая попадающиеся на пути вещи, отбрасывая их в сторону.

Как рассказал мне позже Лэнгли, как раз, когда Винсент так расхаживал, прижав руку к ушному отверстию, он и наткнулся на списанные армейские каски, взял одну и надел себе на голову. Потом почувствовал потребность полюбоваться на себя в зеркало, и его люди стащили вниз большое напольное зеркало из спальни матери, зеркало для будуара, которое свободно качалось в раме.

Увидев свое отражение, Винсент воочию убедился, в каком беспорядке его костюм. Он разоблачился: прочь пошли пиджак, брюки, сорочка — и, оставшись в нижнем белье, носках и туфлях, он подобрал себе подходящий по росту комплект из наших армейских запасов, сказав:

— В таком наряде никто меня не узнает. Могу хоть днем из парадного входа выйти. Эй, Моссимо, что скажешь? Похож я на кого-нибудь из тех, кого ты знаешь?

— Нет, пап, — ответил сын.

— Показаться в таком виде мне, само собой, невозможно. Вся репутация насмарку. — Винсент засмеялся. — С другой стороны, будь на мне в ту ночь эта каска, у меня до сих пор было бы ухо.