Голый сапиенс - [2]

Сандик был неплохой и знающий парень. Ровный, спокойный, по-своему остроумный. Работал он неторопливо, но добросовестно.

Нас всегда удивляло, насколько ясно, именно ясно он знал вещи, которые были в него заложены. Ведь нас тоже учили, да еще как! Но такой ясности о предметах ни у кого не было. Ну я понимаю, Алик. Мы с ним были в одной группе, он вечно брал у меня конспекты, терял их, элементарно списывал прямо с книги на экзаменах, а лекции считал своим личным временем. Я же учился всерьез, диплом у меня с отличием. Но полной ясности-то нет! Все будто пленочкой покрылось. Когда очень нужно — вспомнишь, и можно работать. А порой и в учебник заглянешь — ничего страшного, не все же помнится до точки.

А Сандик всегда помнил все, что в него заложили. Ничего он не забывал, вот что подозрительно.

Он оказался довольно стабильной моделью. Зарубежные источники указывали, что модели «терялись» и в значительно более ранние периоды. А Сандик жил — делал за любого из нас работу, если тот не успевал, ходил к начальству с нашими просьбами (ему редко отказывали) и даже появлялся у меня дома в гостях. Моей маме очень нравился новый сотрудник. «Наконец-то приличный мальчик, — говорила она, — не зазнайка, как вы все».

Из того, что Сандик слегка превысил срок своего теоретического существования, Славка сенсации не делал. Славка сенсаций не любит. Он, например, терпеть не может горнолыжников за горнолыжные костюмы. По его мнению, они слишком яркие. К нам довольно часто заходила одна горнолыжница — Лида Утконос. Она объясняла Славке, что яркие костюмы для того, чтобы попавшего в беду горнолыжника быстрее нашли: яркое пятно. Но Славка ее объяснения в счет не берет. Сама Лида — очень яркая девушка. Она заметна в очереди за полуфабрикатами, в переполненном автобусе и даже, я думаю, была бы заметна в хоре на сцене. Она высокая, светлая, всегда горнолыжно-смуглая.

Кто мог не заметить Лиду? Только Славка. И… Сандик, конечно. Лида забегала к нам обычно по вторникам — у нее но вторникам семинар по «Бабочке» в нашем корпусе. Лиду было слышно еще с того конца коридора. Она звонко стучала по паркету финскими пинетками. Когда она врывалась к нам, внося запах снега, я тут же начинал внимательно разглядывать распечатку с ЭВМ. Лида кивала мне: «Пашешь?» Я пожимал плечами.

Несмотря на свой раскованно-легкомысленный вид, Лида внимательно изучала графики состояния Сандика и задавала много дельных вопросов.

И однажды Лида сказала:

— Ребята, что вы Сандика маринуете? Давайте я его куда-нибудь выведу.

— Куда-нибудь — это в люди? — поинтересовался Славик.

— Ну на танцы, например. Можно, а?

Мне сразу стало не очень хорошо. Если Сандик действительно кое-что от меня взял, и не только глаза, то с Лидой ему ходить — нагрузка на нервную систему большая…

Славка на Лидино предложение пожал плечами, а Сандик сказал — «можно».

Сандику никогда ни в чем не отказывали, и Славка оформил ему пропуск на выход из института. Только Манечка, кажется, была против, ну да это не в счет.

С Лидой Сандик уходил охотно и часто. Время шло. Он побил все рекорды продолжительности существования. После каждой отлучки он непременно выполнял тест и делал пометки на графике биоритмов.

Потом его отлучки прекратились, и Лида к нам ходить перестала: у нее началась практика по «Бабочке».

Прошло лето, начиналась осень. Славка готовился писать глобальный отчет, но ему не хотелось этого делать, потому что отчет мог вызвать сенсацию. Я усиленно отлаживал программы для графопостроителя: графического материала по ИЧу было много. Очень хотелось выпустить в срок хорошо оформленный отчет. Это премия к новому году.

В принципе мы были довольны, вот только Манечка последнее время дулась и хандрила.

— Манечка, — сказал Алик. — Расскажи, что стряслось.

Глаза у Манечки — тоска зеленая.

— Я стояла за антрекотами с Утконосихой.

— Но-но, полегче! — вставил Алик.

— Она говорит, — всхлипнула Манечка, — что… что он из ИЧей последний и что… скоро дестабилизируется, и тему закроют, так как же было… не пообщаться… не полюбопытствовать…

— Ага, — сказал Славка, едва ли впервые обратив внимание на слова Манечки. — Полюбопытствовать. Естественно. Что еще?

— Больше ничего. Ничего, говорит, особенного. Человек как человек. Только очень робкий.

Открылась дверь, и с кучей распечаток под мышкой, с кассетами и лабораторным журналом в комнату вошел Сандик. Мы все на него уставились. Он был в нашей любимой голубой рубашке. Распечатки и лабораторный журнал он благополучно донес до Славкиного стола, ничего не уронив.

— Любопытно… — протянул Славка и подчеркнул что-то в распечатке.

— Любопытство — очень удобная вещь, — вдруг откликнулся Сандик. — Но зря ты думаешь, что в этой точке функция стабильности имеет максимальное значение. Число получилось большое, но это потому, что Манечка перепутала порядки при вводе. Получен неверный результат.

Манечка перепутала? Никогда такого не бывало.

— Жаль, — сказал Славка. — А я надеялся, что у нас получился подход к стабильности.

— Нет, — отрезал Сандик. — Это ошибка.

И с той поры мы стали замечать, что Сандик меняется. Мы сделали его стройным — он ссутулился. Он будто нарочно сжимал плечи и опускал Аликов нос. Глаза запали, появились морщинки. Но он по-прежнему много работал, и к ноябрю мы почти закончили отчет, правда, без заветного правила стабильности.