Голые мозги, кафельный прилавок - [6]

Вселенская форма Каунаса

Кафетерий на Мариинской или уже на Чака (где-то по дороге улица меняет название), не доходя до Столбовой, Стабу – если от вокзала. Рига, конечно. Два окна во всю стену. Стойка, столы, стулья. Вечный ассортимент: булочки маковые, «юбилейные», с корицей, творожники (плоские: тесто-творог-изюм, прямоугольные), «ушки», пумперникели, булочки с изюмом, с творогом, с орехами. Бульонный пирожок, ватрушка обычная (ну, круглая), яблочное пирожное, наполеон, кремшнит, плетенка с изюмом (небольшая; белая глазурь сверху – pītā maizīte), булочка с корицей и какие-то торты, можно куском взять. Сейчас в таких заведениях еще салаты, какое-нибудь второе и суп, подогреют в микроволновке. Выпивка какая-нибудь. Все, чтобы мимоходом, в таких местах не засиживаются.

Утро, почти пусто. Так привычно. И эти плюшки – ничего в них нового, но почему-то ощущение, что это тут сейчас неспроста и даже более навязчиво, чем просто неспроста. Словно повисла теперь здесь некая дополнительная связь. Не в варианте времени, места и тебя, она в этих плюшках – какое-то фактически видение вселенской формы Кришны (, глава 11).

То, что возник Кришна, – ничего такого, нормально. Если знаешь о таких-сяких делах, то они же для тебя есть, поэтому иногда маячат в быту. Любая история обживается частным образом, как еще. Тут не метафоры-аллегории-символы, а конкретно: если тебе известна какая-то субъектность, то она в тебе существует. И, разумеется, участвует в жизни. Если эти сущности или даже просто субстанции ощутят возможность предъявить себя в местных делах, то они найдут здесь соответствие себе и появятся тут же. Конечно, знать их – это риск: если, например, кто-то прочитал про Шиву, то ему это не развидеть, в нем уже появился свой, хотя бы и небольшой Шива. Но тому же позарез нужна своя Шакти: вот уж человек измается, если этого не осознает, а еще больше – если осознàет и примется искать, в ком она тут. Ну а Кришна теперь тут, в кафетерии.

Не метафора, не адаптация: его вселенская форма сегодня во всех этих плюшках. В них этим утром нечто единое, что распределило себя по всем, даже если изделия и отличаются видом, как яблочная или рабарбаровая плюшка от маковой булочки. Яблочная (как вариант – из рабарбара) – это два слоя выпечки из слоеного теста, между которыми начинка из яблок или рабарбара (ревень, что ли, по-русски). Все одно, даже маковая булочка (плоская, закручена спиралью, мак в промежутках между витками) и пумперникель (обычно немягкий, плоский, более-менее тонкий и темный, с орехами и изюмом – сухой пряник, собственно, но иногда бывает потолще и мягким). Как принципиально разными могут быть песочное кольцо, трубочка с кремом, gardums (булочка с творогом и изюмом), булочка с сыром, а также – с вареньем, klinģerītis (кренделек) с тмином? Здесь и теперь все это было чем-то одним – и не потому, что их продавали именно тут. В этом месте распространилось некое первоначальное вещество, разве что оформленное немного по-разному. Вселенская форма, что же еще. Сейчас она имеет вот такой вид, никаких аллегорий, некое нечто реально стало тут плотью, вот же она вокруг.

Почему эта тема возникла сейчас? 11-ю главу я знаю лет тридцать пять, кафетерий с его ассортиментом тоже удивить не мог. Что тут могло сдвинуться, чтобы я вдруг обратил внимание на ассортимент и продолжаю теперь его досчитывать: булочки сырная и кофейная (круглая открытая, в середине заварной крем), а также «розовая» (rožmaizīte – не по цвету розовая, а как бы закрывается, будто роза лепестками, весьма условно), а еще и пирожки со шпеком, капустой, яйцом и луком (лук и яйцо – внутри вместе). Сладкие: vecrīga (типа профитролей, с творогом), эклеры, medus kūka – медовик, корзиночки с чем-то вроде почти жидкого зефира, tējas kūka – чайное пирожное (мягкое, с белой прослойкой крема: он легкий, не масляный, но и не заварной, а поверх глазурь с орехами – как мягкий грильяж). «Дайле» – почти как творожник, но там тесто и сверху, и снизу, а сверху еще и примерно грильяж, как на чайном, но потверже; sklandrausis с морковкой (из ржаной муки, такие открытые, как ватрушки); ну и кексы, а еще бисквитные рулеты с разной начинкой. Возникают, исчезают поедаемые, возникают снова, atkal & again.

Все они привычные, да и ел я, вероятно, каждый из вариантов, кроме разве тортов. Ну, может, это тут теперь у меня просветление, но оно будто щелкнуло. Плюшки зацепились за недавний Каунас, исходный пункт там, а до меня его месседж доехал только сейчас. В Каунасе в центре есть старое кафе, не старинное – 70-х; светло-желтое, дерево. Примерно такое, как это: дешевые, для остановки мимоходом одинаковы. Было воскресенье, все закрыто. Мы ушли (без завтрака) из гостиницы (возле автовокзала) в центр, по дороге никакой еды не попалось. Это место было первым работающим – кофе и плюшки. Тогда и мелькнуло ощущение, которое там не оформилось, но вернулось через месяц, уже дома, Кришной в beķerej’е (Как это по-русски? Не булочная, не кондитерская, не кофейня. Место, где кофе и пирожки-булочки).

Но в Каунасе ощущение было другим, вселенскую форму не предполагало. Потому, что там тоже разные плюшки, но они – другой системы, и видно было не сходство, а различие. Еще там было то, чего нет нигде, кроме Литвы: эти их вертикальные штуковины – то ли печенье, то ли гибрид печенья с бисквитом. Шакотис (šakotis) выглядит как белое, чуть желтоватое мягкое дерево. Он высокий, во все стороны торчат отростки, их длина упорядочена по высоте, как ветки на елке. Собственно, шакотис от šaka – «ветка». Пекут его нетипично: тесто крутят на вертеле над открытым огнем, а чтобы не расползалось, кладут 30–50 яиц на кило муки, что тоже определяет вкус и фактуру.