Голубые огни Йокогамы - [113]

Это наш дом.

Теперь Клео лежала с закрытыми глазами. Свет был слишком ярким, и она почти задремала, устав от долгой поездки. Ивату поразило, как легко он мог представить себе ее улыбку, но совершенно не мог вспомнить, как звучит ее голос. Он мог назвать его тембр, его тональность. Он постоянно менялся, становясь то игривым, то страстным. Но он уже долго не слышал от нее ни единого слова, и со временем он совсем его забудет. Этого не избежать.

Впереди показался маяк Инубосаки, пронзавший оранжевую бахрому заката.

Ивата остановил автомобиль в его тени и повернулся к Клео. Ее разбудило отсутствие движения. Он отстегнул ремни от кресла. Когда он стал разворачивать ее лицом к маяку, она сопротивлялась и громко стонала. Ивата не обратил на это внимания и отнес ее к ближайшей скамейке. На них дохнуло океаном.

Вокруг разливался тот идеальный, почти золотой свет, который бывает только ранним утром или перед наступлением сумерек. Тени были бесконечно длинными. Казалось, эта красота уникальна и больше уже никогда не повторится.

Ивата поцеловал Клео в щеку, и она моргнула. Раньше у нее был свой собственный запах. А теперь она пахла лишь влажными салфетками с ароматом лимона. Он поднес свое лицо к ее лицу, но оно ничего не выражало. А ему так не хватало ее вдумчивого, сосредоточенного лица. Она была царицей, даже просто читая газету. А когда красила глаза, ее губы складывались в букву «O». Губы, которые он всегда хотел целовать.

— Хорошо, — сказал Ивата. — Довольно.

Он подошел к краю утеса и швырнул букет цветов вниз. Досчитав до трех, он заставил себя посмотреть на камни внизу.

И наконец смог их увидеть.

Это были всего лишь камни.

Он вернулся к жене, встал перед ней на колени и взял за руки.

— Я должен поговорить с тобой, Клео. У меня есть мечта. Несбыточная мечта. О тебе и о малышке. Но я больше не могу с ней жить. Просто не могу.

Он склонил голову.

— Я все еще очень тебя люблю. Я очень люблю Ниину. Я всегда буду любить вас обеих. Больше, чем саму жизнь. Но я должен начать сначала, понимаешь? Если я этого не сделаю, то увязну навсегда. Поэтому надеюсь, что ты сможешь простить меня. За это и за все остальное. Мне очень жаль, поверь, любовь моя.

Клео закрыла глаза. Она казалась усталой. Ивата сел, положив руки на колени, и стал смотреть на закат.

А где-то сзади, свысока, за ними наблюдал маяк.

* * *

Холодный рассвет встретил Ивату к западу от Миямы. Синий свет расползался над горным горизонтом.

Ивата остановил автомобиль. Он не знал, который час, но это не имело значения. К этому моменту состояние истощения стало для него почти привычным. Дорогу сменило поросшее буйной растительностью поле, которое шло под уклон в сторону низины.

Ивату окружали холмы, напоминавшие зеленые пирамиды. Прорезавшая их река казалась в свете луны серебряной лентой.

Ивата выбрался из машины, взяв с собой сумку. Он долго шел вдоль реки, пока не добрался до старой знакомой рощи. Протиснувшись сквозь паутину ветвей, он выбрался на то самое поле, которое искал. Оно сильно изменилось. Там не было ни высоких ворот, ни стен, ни часовни. Ивата понял, что от приюта Сакудза остались лишь фрагменты фундамента, поросшие травой. Меж разбросанных кирпичей росли колокольчики. Приют Сакудза исчез, как и многое другое.

Ивата пересек поле и углубился в частый лес. Он искал звук — звук из его снов. Солнце пробивалось через лиственный покров. Чирикали птицы, и слышалось ласковое жужжание насекомых. Ивата шел вдоль скалистой стены, пытаясь вызвать в памяти приметы каменистого пути. Форма камней, густой запах листьев, звук воды — все это пробуждало в его памяти старые образы, тем не менее Ивата никак не мог четко представить их, хотя знал, что они еще живы.

А затем он нашел камень. Он живо вспомнил, как Кеи вскарабкался на него и начал вещать, пародируя Иесуги. Он увидел дерево, к которому сам прислонился тогда в приступе хохота. Он закрыл глаза и услышал слова Кеи.

«Никогда не бойся медведя», — прошептал его друг.

Ивата попытался вспомнить свою жизнь до приюта, но это были несвязные обрывки. Вот мать брызгает на себя духами. Вот она оставляет его на автовокзале. Первый раз, когда он проехался на метро в Токио. Этот образ был особенно ярким. Он любил старую линию Яманотэ, идущую высоко над городом. Поезда метро проносились прямо мимо окон спален. И улицы превращались в декорации; одновременно расплывчатые и резкие, с привкусом детской грусти. Ивата часто представлял себе жизнь, которой он не знал и которой не жил. Однако Токио никогда не был для него домом. Ни тогда, ни сейчас. Ивата посмотрел на окружавший его лес. Если у него и был дом, то именно здесь.

Горный хребет сузился, и, чтобы не упасть, Ива-те приходилось постоянно хвататься за ветки деревьев. Солнце чертило белые полосы на золотисто-буром травянистом ковре где-то внизу. А затем он услышал звук. Водоворота. Плеск разбивающейся в пыль воды, сквозь который прорывался странный шепот.

Уг.

Уг.

Уг.

Ивата пошел на звук, чувствуя, как воздух вокруг него становится холоднее. Оконечность хребта сужалась, и удержаться на нем удавалось с большим трудом. Ивата добрался до самого конца — до заброшенного и заснеженного утеса. Он глубоко вдохнул и посмотрел вниз.