Голубые эшелоны - [64]

Пархоменко был рад, что ему выпало такое счастье: он увидит товарища Ленина. Будет говорить с ним. Все ему расскажет: и что слышал, и что видел. Расскажет и о том, как Ворошилов, еще когда ремонтировали мост, послал Пархоменко в Царицын — наладить связь с местной властью.

Пархоменко вспоминал день за днем пережитое тогда. Дон он перешел вброд, это оказалось не так трудно, труднее было пробраться к Царицыну через восставшие станицы.

Оказавшись наконец в городе, Пархоменко с удовлетворением заметил, что и Царицын походил на фронт: в скверах дымились военные кухни, на площадях рабочие кололи штыками соломенные чучела, через барьеры прыгали конные, по улицам тянулись обозы, скакали ординарцы.

— Ты бы посмотрел, что тут творилось до приезда народного комиссара, — сказал при встрече знакомый коммунист. Слушая его, Пархоменко даже не верил, что такое могло быть. В то время, как Донецкая армия из последних сил билась с немецкими оккупантами, с гайдамаками, с белыми казаками, собственной кровью отмечала путь на Царицын, здесь, в садах и ресторанах, раздавалась музыка, по улицам свободно ходили бывшие офицеры, царские чиновники и бежавшая сюда с севера буржуазия. Москву и Петроград душил голод, там рабочим выдавали уже вместо хлеба овес или чечевицу, и то не больше четверти фунта на день, а тут было полно белого хлеба, мяса. За Доном, в степи, в каких-нибудь семидесяти километрах от Царицына, обессиленные украинские рабочие шахтеры отбивались от белоказаков — здесь это никого не интересовало, хотя в городе находилось управление Северокавказского военного округа и еще несколько штабов разных фронтов.

— Прикрылись мандатами Троцкого и никого больше знать не хотели, — рассказывал Пархоменко знакомый коммунист. — Ударь тогда белогвардейские части на Царицын, и вся эта сволочь, которая здесь шлялась, ясное дело, помогла бы казакам.

…Вражеский фронт уже упирался флангами в Волгу. Под угрозой была связь по железной дороге с Москвой, а по Волге — с Камышином. Чтобы спасти Царицын, нужны чрезвычайные меры. Обо всем этом Пархоменко должен сообщить Ленину. А пассажир с глубоко запавшими глазами продолжал рассказывать:

— Ильич сразу нас узнал и спрашивает: «Как у вас дела с хлебом?» — «Плоховато», — отвечаем. «А какое настроение у рабочих?» — «Боевое, — говорим, — работают хорошо…» — «В наркомпроде вам, — говорит, — выдадут разрешение», — на выезд за хлебом, значит, а у самого на тарелочке тоже только черная корочка.

Пархоменко взглянул на свой портфель, из которого выглядывала круглая, как вымя, буханка, и, видно, что-то придумав, довольно усмехнулся.

Ленин принял Пархоменко в Кремле в первый же день, как тот приехал в Москву. Опершись локтями на стол и склонив слегка набок голову, он внимательно слушал о положении на Южном фронте, о хлебных ресурсах и время от времени вставлял вопросы. Потом резко поднял голову, сказал:

— Вы слышали, товарищ Пархоменко, что левые эсеры убили бомбой Мирбаха? Затем восстание против нас… жалкие и истеричные авантюристы. Мы скажем народу всю правду.

— А мы в Царицыне с ними не церемонимся, — ответил Пархоменко. — Писаниной не занимаемся, да и говорим немного.

— И хорошо делаете. За хлеб, товарищи, вы отвечаете головой! — Владимир Ильич вытащил из кармана платочек и короткими движением обмахнул усы и бородку.

В дверь просунулась чья-то седая борода. Ленин поспешно встал.

— Что, дедушка? Все получили?

— Да всем, батюшка, удовлетворили, только как насчет хлебушка?

— Насчет хлеба? Вот, дедушка, как очистим Россию от помещичьих прихвостней, заживем по-новому, тогда и хлеба будет вдосталь, а сейчас пусть ваши сходят к товарищу Цюрупе. Он даст разрешение, и тогда можете поехать за хлебом. Идите, я уже позвонил ему.

— Это еще страшнее, чем война, — сказал Пархоменко, когда старик вышел.

— Тяжело, товарищ Пархоменко, но поборем и эти трудности. — Владимир Ильич попробовал пальцем чайник, стоявший в конце стола. — Чаю хотите? — На блюдце возле стакана лежал маленький кусочек черного хлеба.

Пархоменко вдруг покраснел, затем торопливо вытащил из портфеля буханку белого хлеба.

— Владимир Ильич, мы слышали, как у вас здесь с хлебом… Вот, будьте добры, покушайте нашего хлебца. Только не подумайте чего, из собственного пайка.

Ленин взял буханку и с ясной улыбкой осмотрел ее со всех сторон.

— Даже пшеничный? Благодарю, за это благодарю. — Он позвонил. Вошел секретарь. — Вы видите, какой еще есть у нас хлеб? Старик ушел? Ушел, жаль! Тогда отошлите этот хлеб в детский дом. От царицынских рабочих, скажете. — И снова обернулся к Пархоменко. — Ну, так чем на Дону мужичок-середнячок недоволен?

Пархоменко сидел красный и в замешательстве все еще вертел в руках портфель, не решаясь поднять на Ленина глаза. Владимир Ильич зашелестел на столе бумагами, чего-то ища, и продолжал:

— В октябре этот мужичок боролся за советскую власть, а теперь пошел за Красновым, чем вы это объясняете?

— Спекулировать не дает советская власть, — ответил Пархоменко. — Хлебной монополией, твердыми ценами середняк недоволен, ну а Краснов, знаете… Беднота, та идет за нами.