Голубые дороги - [68]

 — Позвоните, пожалуйста, Климент Ефремович, только поскорее. Я, знаете, боюсь, что война может в любой момент кончиться и это произойдет без моего участия, без моего личного хотя бы одного воздушного огневого удара по фашистским выродкам, по этому подлому врагу нашей Родины, нашего народа.

 — Бояться внезапного окончания войны, дорогой Тимур, нельзя, этому следовало бы радоваться, — ответил я ему. — Но, к сожалению, конца войне еще не видно — она лишь разгорается…»

Николай говорил о Тимуре, а я с уважением и нежностью смотрел на него и думал: «Конечно, Николай Григорук знает о Тимуре, и знает, пожалуй, не меньше, чем я. А я‑то думал… Вот тебе и новое поколение!»

Авиационное училище ленинский стипендиат Григорук окончил с отличием и был направлен в авиационный полк, эскадрилью майора Романова.

Николай Григорук с радостью садился каждый раз за штурвал самолета. Он летал и днем, и ночью. Летал в любую погоду. Он любил небо: ведь там, за облаками, теряется ощущение времени. Можно из бесконечности пространства, почти от самого солнца, снизиться, пробить облака и оказаться в вечернем полумраке, скрывающем серой дымкой землю. Можно снова рвануться ввысь и в считанные секунды опять оказаться у солнца.

Небо манило. Оно было всесильным, могущественным, как солнце, и прекрасным, как земля. Он уже привыкал к своему постоянному пребыванию в небе, как вдруг… Падение со спортивного снаряда, перелом руки. Николай понял, что вместе с рукой поломалась и его жизнь. Путь в небо для него теперь навсегда закрыт.

Он лежал в госпитале и с горечью думал о том дне, когда его отчислят из авиации. Куда ему теперь податься? Разве что поехать в родную Белоруссию и устроиться механиком на какую‑нибудь автобазу?

К нему приходили однополчане, друзья по училищу, чтобы утешить его, рассказать новости, передать письма. Николай читал книги, старался отвлечься от своих горестных мыслей, но у него это не всегда получалось, и, притворившись спящим, он закрывал глаза и думал, думал о своей дальнейшей жизни. Герои книжные и жизненные толпились перед глазами, давали советы, подбадривали, корили за слабоволие.

Думал о работе в автобазе, об учебе в институте, о женитьбе, о поездке к старшей сестре, о… И тут ему становилось еще больнее. Он узнал, что сын сестры Руслан станет летчиком. Парень хорошо учится, занимается спортом, словом, выполняет все его, Григорука, советы и теперь идет по пятам, догоняет.

…Теперь это все позади. И Николай вспоминает о сломанной руке как о тяжком испытании, жестокой проверке жизнью.

 — О Тимуре Фрунзе написано много, — продолжает он свой разговор. — И как он погиб, знают все летчики, да и не только летчики, — говорит Григорук. — Тимур Фрунзе пример для нас. Он погиб девятнадцатилетним и навсегда остался молодым, нашим сверстником. Не каждому в девятнадцать лет удается проявить такое мужество, совершить подвиг. Этим нам он близок, этому мы всегда будем учиться у него. Думаю, что каждый из моих товарищей готов к любым суровым испытаниям…

Накануне от политработника Виктора Ядова я услышал о новом испытании, выпавшем на долю Григорука.

Шли учения. Эскадрилья майора Романова получила задание перехватить на большой высоте группу самолетов «синих», идущих к важному объекту. После выполнения этого сложного боевого задания на самолете Григорука отказал один агрегат.

Григорук мог катапультироваться, но он не сделал этого. Он решил во что бы то ни стало спасти машину. И благодаря своему большому опыту, мужеству, самообладанию ему удалось дотянуть до аэродрома и посадить самолет. Но Григорук не рассказывает мне об этом. Он не из хвастливых. Трудные ситуации не превращает в выигрышные для себя.

Спросите о том трудном случае в полете, и он расскажет вам историю с другим экипажем, подвиг которого взял себе в пример.

Случилось это недавно на одном из аэродромов в обычный летный день.

Командир экипажа полковник Валентин Иванов разворачивал огромный, как многоэтажный дом, корабль на ВПГ1. Последние фразы обязательного, точного, как пункты воинского устава, разговора со стартовым командным пунктом:

 — Занимайте полосу.

 — Есть. Выхожу к старту. Прошу взлет.

 — Взлет разрешаю. Желаю удачи.

 — Вас понял. Спасибо.

«Взлет разрешаю!» За этими двумя словами кроется очень многое: многочасовая подготовка летного и наземного экипажа, скрытые за этим волнения, дерзость, поиск, ибо здесь каждый полет — хождение в неизведанное, встреча с непознанным. Двигатели взревели на всю мощь. Сейчас они гнали через себя тонны раскаленного воздуха.

Самолет доверял воздуху, им дышал, опирался на него. Воздух держал эту гигантскую машину, подставлял свои невидимые плечи для опоры, толчка, служил лестницей для подъема на высоту.

Высота десять метров.

Этот полет дгециальный, испытательный. Экипаж в воздухе семь секунд. Еще никто не знает о том, что уже началось испытание не самолета, а экипажа: на выносливость, подготовленность, мужество.

На высоте двести метров первый робкий намек на случившееся:

 — Командир, что‑то трясет?

Это сказал штурман–испытатель подполковник Юрий Ловков, ощутив вибрацию корпуса.