Голубой чертополох романтизма - [2]
В австрийской литературе уже бывали случаи, когда писатель, работая над большим романом, параллельно создавал наброски или «этюды» к нему (А. Штифтер, Р. Музиль). X. Айзенрайх будто пишет этюды к романам Додерера — настолько едины и согласны их творческие устремления. Додерер словно поручает своему ученику — опять-таки подобно старинным живописцам — прописать отдельные детали, дать свою нюансировку. Нюанс, психологическая тонкость, какая-нибудь изящная подробность бытия, неочевидное, едва уловимое дуновение жизни, неброская изысканность неторопливой и точной речи — вот что становится художественным доменом X. Айзенрайха. В этом отношении он опирается на опыт таких своих предшественников, известных «миниатюристов» в австрийской литературе XX века, как Петер Альтенберг (1859–1919) и Альфред Польгар (1873–1955).
Вообще осознанное и настойчивое освоение прежде всего именно отечественных литературных традиций есть основная и неизменная особенность X. Айзенрайха — практика и теоретика. (Профессиональный литературовед, он, пожалуй, больше других писателей своего поколения занимался критикой, регулярно выступая в печати с литературно-критическими эссе на самые разнообразные темы; лучшие из этих работ собраны в сборнике «Реакции», 1964.) Однако австрийская, как и всякая другая национальная литература, неоднородна; ее путь отмечен борьбой разнонаправленных тенденций. Какие же из них поддерживает, считает своими Айзенрайх?
По убеждению писателя, идейно-художественное ядро национальной австрийской культурной традиции наиболее полно раскрылось в произведениях классического реализма XIX века, в творчестве Франца Грильпарцера и Адальберта Штифтера. «Бедный музыкант» Грильпарцера, «Бабье лето» и многие рассказы Штифтера, считает Айзенрайх, принадлежат к величайшим достижениям австрийского искусства, соположным с гениальными творениями Гайдна или Моцарта. Сущность этой традиции, по слову Штифтера в «кротком законе» — законе вещной и земной гармонии, не отрывающейся от реальности; в том, что самое высокое находит себе приют в самом простом, а самое глубокое — лежит на поверхности. Особая поэтизация неприметной повседневности всегда была, по мнению X. Айзенрайха, стержнем наиболее плодотворной австрийской традиции, несмотря на все еретические отступления от нее в эпоху декаданса или модерна; конечно, эти отступления могут быть по-своему грандиозны, но находятся они все-таки на обочине столбовой дороги австрийской литературы.
Столь распространенные в наш век разговоры модернистов о кризисе романа, кризисе литературы вообще кажутся Айзенрайху не более чем воплем оскудевших талантов о собственной несостоятельности. Якобы давно погибшая и невозможная более цельность художественного мировосприятия вновь и вновь заявляет о себе, когда в литературе появляется достаточно мощная духовная субстанция. «Спасать» литературу с помощью науки, с помощью философских (Г. Брох) или психологических (Р. Музиль) подпорок вовсе не требуется: эти подпорки искусственны, они ржавеют и гниют по мере прогресса науки, придавая сомнительность всему синтезу или симбиозу. Настоящая литература вполне в состоянии справиться со своими задачами и без них. Как это сделано, например, в «Бабьем лете» А. Штифтера «„Бабье лето“, — писал Айзенрайх, — и сегодня более чем актуальная и образцовая для современного писателя книга, и вот почему: Штифтер первым из всех писавших по-немецки увидел, что вещи мира ускользают от нас, и первым… попытался противодействовать этому распаду — если не остановить его, то хотя бы противопоставить ему образ гармонии… Сто лет спустя другой австриец, Хаймито фон Додерер, возобновил попытку дать в своих произведениях слово не тем или иным теориям о природе, но самой природе…»
Верность природе, действительности во всей ее неисчерпаемой глубине, сколь бы малый кусочек ее ни попадал в поле зрения художника, Айзенрайх стремится сохранить и в собственном творчестве. Всякого рода авангардистские трюки и эксперименты не привлекали его даже в ранней молодости, когда стремление к эпатажу нередко доминирует. Да, он писал поначалу довольно ученические стихи, но учился у Р. М. Рильке и Г. Тракля, неофутуристическая заумь вызывала у него только усмешку. Да, он на первых порах писал свою прозу по готовым образцам, но в учителя себе избрал Штифтера, Додерера и великих русских реалистов — Толстого и Достоевского.
При той эстетической установке, которая с первых шагов отличала X. Айзенрайха, обращение к русской литературе было неизбежно. Корень австрийской литературной традиции, защищать и представлять которую определил себе Айзенрайх, многим критикам вообще видится в некоем особом синтезе немецкой, романской, венгерской и славянской культурных традиций, в котором роль славянства особенно велика. Она велика в австрийцах даже этнографически: редко в ком из австрийских писателей нет славянской крови. Есть она и в Айзенрайхе.
Любовью к русской литературе, в особенности к Достоевскому, проникнут уже первый роман Айзенрайха. Есть у него (вошедший в этот сборник) рассказ, где фамилия любимого писателя фигурирует в самом названии: «Приключение, как у Достоевского». Но Достоевский в этом рассказе, как и вообще у Айзенрайха, словно бы пропущен сквозь призму Чехова: ни изломанности, ни скороговорки, ни надрыва — все держится на недоговоренностях, неявностях, многозначительных намеках. Да, скучающая дама искала случая развлечься, выказав красивую щедрость по отношению к бедной девушке, но было в ее порыве и еще что-то, более глубокое, трудно ею осознаваемое; да, опыт ее закончился конфузом и вроде бы полным фиаско, но в чем-то и моральным выигрышем, смысл которого сформулировать невозможно. Есть в этом рассказе острый социальный критицизм, но есть и указание на самоценную тайну всякой человеческой души, есть хвала великому дару непостижимой, трудной, даже мучительной, но все равно прекрасной жизни, которую не уставала прославлять классическая русская литература.
Герберт Айзенрайх (1925–1986) — родился в Линце (Австрия) в семье банковского служащего. Рано остался без отца. В 1943 г. его призвали в вермахт. Воевал на Западном фронте в танковых частях, был тяжело ранен, попал в плен к американцам. После войны изучал германистику в Венском университете, работал журналистом в Гамбурге, Штутгарте, Вене. С середины 1950-х годов — свободный писатель.Автор романов «Даже в своем грехе» (1953), «Отверженное время» (1985), радиопьес, эссе, сборников стихотворений и афоризмов, но основной жанр в его творчестве — рассказ.
Герберт Эйзенрайх (род. в 1925 г. в Линце). В годы второй мировой войны был солдатом, пережил тяжелое ранение и плен. После войны некоторое время учился в Венском университете, затем работал курьером, конторским служащим. Печататься начал как критик и автор фельетонов. В 1953 г. опубликовал первый роман «И во грехе их», где проявил значительное психологическое мастерство, присущее и его новеллам (сборники «Злой прекрасный мир», 1957, и «Так называемые любовные истории», 1965). Удостоен итальянской литературной премии Prix Italia за радиопьесу «Чем мы живем и отчего умираем» (1964).Из сборника «Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла» Издательство «Прогресс», Москва 1971.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга не только о фашистской оккупации территорий, но и об оккупации душ. В этом — новое. И старое. Вчерашнее и сегодняшнее. Вечное. В этом — новизна и своеобразие автора. Русские и цыгане. Немцы и евреи. Концлагерь и гетто. Немецкий угон в Африку. И цыганский побег. Мифы о любви и робкие ростки первого чувства, расцветающие во тьме фашистской камеры. И сердца, раздавленные сапогами расизма.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.