Голубой ангел - [45]

Свенсон раскладывает на столе книги и бумаги – пусть будет видно, что за столом работают. Вытаскивает из стопки книжку «Моя собака Тюльпан», в которую с тех пор, как использовал в качестве прикрытия для стихов Анджелы, он и не заглядывал. А стихи дома, в столе. Надо их оттуда забрать. Только сейчас, в ожидании родителей, вовсе ни к чему про эти стихи вспоминать. Добрый день, добрый день! Я – Тед Свенсон. Большой поклонник непристойных виршей вашей дочери. Он открывает томик «Моя собака Тюльпан».

Едва он дал понять, чего хочет, она позволила ему на себя взгромоздиться и стояла не шевелясь, раздвинув задние лапы и подобрав хвост, а он обхватил ее лапами за круп. Но почему-то задачи своей выполнить не сумел. Его удары, как было видно мне, стоящему рядом с ними, не достигали цели… Они повторяли попытки снова и снова, и каждый раз одно и то же – как только он готов был в нее войти, она вырывалась – словно девственница – и не пускала его. Грустно было наблюдать, как страдают эти два прекрасных животных: они готовы спариться, но не могут друг к другу приноровиться. Я не знал, чем им помочь, кроме как смазкой для Тюльпан, – так я и поступил, поскольку оба они, казалось, сделали все, что было в их силах, кроме одного – они так и не смогли совокупиться.

И тут раздается стук в дверь. Здравствуйте! Проходите, пожалуйста, я вам сейчас зачитаю замечательный пассаж о двух собаках, об их несостоявшейся случке. Он кладет открытую книжку на стол, обложкой вверх. Профессор читает! А что, если они знают эту книгу – знают, что это не столь умилительная, как можно судить по названию, история про братьев наших меньших? Многие ли родители читали Акерли? Свенсон не хочет рисковать. Он кладет сверху какую-то брошюру и едва слышно говорит:

– Да-да, войдите.

Дверь открывается, в ней появляется голова мужчины (клочковатая борода, очки в серебристой оправе – скорее это он похож на профессора), который смущенно улыбается. Дверь открывается пошире, вплывает его жена – высокая, тоже седая, у нее улыбка напряженная: она явно старается всем нравиться.

– Я – доктор Либман. А это моя жена Мерль.

– Мы – родители Дэнни, – говорит женщина.

– Проходите, пожалуйста, – приглашает их Свенсон. – Ваш сын написал очень любопытный рассказ, про курицу.

– Мы просто зашли поздороваться, – говорит мать Дэнни.

– Хотели узнать, как у него дела, – добавляет отец. – Так, в общем.

– Он обожает ваш семинар, – сообщает мать. – Только про него и говорит. На прошлой неделе по телефону все восхищался, какой рассказ написал его однокурсник – о самоубийстве.

– А, это рассказ Карлоса. – Свенсон горд собой: он вспомнил автора. – Но вы как мать, наверное, обеспокоены тем, что ваш сын восхищается рассказами о самоубийствах.

– О, эти матери, – говорит отец. – А что, скажите, их не беспокоит? Если мальчику нравится «Преступление и наказание», они решают, что он тоже собрался прикончить старушку.

Двух старушек, мысленно уточняет Свенсон.

– По-моему, беспокоиться не о чем. Дэнни – очень собранный юноша. Он много работает. Хочет совершенствоваться. Тут на днях было очень интересное обсуждение одного из его рассказов.

– Какие рассказы? – изумляется мать. – Про свои рассказы он ничего не говорил.

– Весьма любопытно, – говорит отец. – И про что был рассказ?

– Про жизнь в предместье.

– Но не про нас, надеюсь? – хихикает миссис Либман.

– Беспокоиться не о чем, – повторяет Свенсон.

Родители Дэнни горячо его благодарят и удаляются. В коридоре никто не ждет? Похоже, нет. Свенсон вытаскивает «Мою собаку Тюльпан» и начинает с того места, где Акерли пишет, как он повстречал в саду близ Фулемского дворца старушку, катившую в детской коляске перебинтованную собаку; после этой сцены автор плавно переходит к рассказу о своем романе с восточноевропейской овчаркой, которую он любил так нежно и трогательно, как любят женщин. Свенсон счастлив перенестись из своего кабинета в Лондон конца пятидесятых, взглянуть на мир счастливыми глазами Тюльпан и Акерли. Он забывает обо всем, не следит за временем и, когда раздается стук в дверь, вздрагивает от неожиданности.

Входит женщина, которая говорит:

– Я – мать Клэрис.

Миссис Уильямс – хмурая дама лет за пятьдесят, никоим образом не стремящаяся подчеркнуть то, что осталось от былой красоты, унаследованной дочерью. Будучи директором школы, она чувствует себя вправе обращаться со Свенсоном как с мальчишкой, которому может диктовать свои условия. Клэрис обязана учиться медицине, миссис Уильямс не желает, чтобы ей дурили голову литературой, и незачем Свенсону было давать ей читать эту чушь, эту Тони Моррисон [17] – одной чернокожей дали премию, но это отнюдь не значит, что такая дорога открыта всем.

Что должен говорить Свенсон? Ей нечего бояться. Из Клэрис писательницы не получится. Она внимательный и тонкий критик, отлично чувствует, где что не так, диагност, можно сказать, от Бога. Только таланта у нее нет. А у Анджелы есть.

– Одному Богу известно, почему Клэрис выбрала этот университет, – вздыхает миссис Уильямс. – Я ее тыщу раз предупреждала. Ее ведь брали в Йель. Слышали об этом?