Голубой ангел - [24]

Шерри смотрит через плечо, поворачивается к Свенсону.

– Господи, Тед! Ты смотрел на стену с таким видом, что я решила, может, один из святых заплакал.

– Я не смотрел на стену.

– Мне показалось?

– Я вообще ни на что не смотрел.

Шерри кладет себе еще салата. Она вовсе не намерена лишать себя удовольствия поесть последних помидоров только потому, что Свенсон капризничает.

– На работе опять был сумасшедший денек. Не иначе как Меркурий в ретрограде. Пришла одна девица и заявила, что она ловит флюиды от призраков дочерей Элайи Юстона.

– А ты-то что могла сделать?

– Валиум дала.

Свенсона это даже забавляет: оказывается, чудесные юстонские ребятишки тоже добывают наркоту обманом.

– Может, это моя студентка.

– Первокурсница. Специализируется на театре. А потом – новая гадость. Приходит один подонок, этот, новенький из приемной комиссии, приносит заявление одного старшеклассника. У мальчишки по отборочным тестам потрясающие результаты. Но у него рак яичек. Так они хотят, чтобы я позвонила в Берлингтон и узнала, какие у него шансы. Боятся, видите ли, что, если парень болен неизлечимо, у них место пропадет.

– Он так и сказал? – спрашивает Свенсон.

– Нет. Это было бы противозаконно. Но он имел это в виду. Я звонить в Берлингтон не собиралась. Однако вовсе не хотела, чтобы мальчика завернули. Поэтому через час позвонила в приемную комиссию и сказала, что прогнозы у медиков самые благоприятные. Ну вот, чувствую себя героем. А потом до меня доходит: они же могут принять парня, и четыре года у меня на руках будет тяжело больной человек.

Свенсон искренне надеется, что этого не случится. Иначе четыре года подряд ему придется говорить только о раке яичек. В последнее время, когда он слушает рассказы Шерри, ему кажется, что он говорит с неизлечимым ипохондриком. Вины Шерри здесь нет, но эти истории болезней все чаще звучат как пророчества о том, чем Свенсон неминуемо заболеет.

Вообще-то Свенсону (он никогда не скажет этого вслух, да и себе редко признается) почти не интересно, что происходит в амбулатории. Он женился на Шерри, убедив себя, что покорен тем, как она распорядилась своей жизнью. Нет, он на самом деле был в восхищении, и не только по причинам романтическим. Через несколько дней после того, как он очнулся на полу приемной и прохладные пальцы Шерри щупали его пульс, он начал писать рассказ о враче, который так безумно влюбляется в джазовую певицу, что губит свою карьеру ради того, чтобы утолять ее всепоглощающую жажду любви, замаскированную под ненасытную страсть к морфину и таблеткам для похудания. Рассказ перерос в его первый роман, «Голубой ангел», который требовал своего – Свенсон жаждал сведений в области медицины. Вот он и вернулся в больницу Святого Винсента, где его дожидалась Шерри. Они влюбились друг в друга так стремительно, будто он вдруг решил собрать материал для рассказа о человеке, которого страсть к женщине захватила настолько, что ему остается одно – погубить свою жизнь.

Тем летом они смотрели «Голубого ангела» в «Бликере», и Свенсон, следя за тем, как профессор ради певички из ночного клуба Лолы-Лолы (ее играла Марлен Дитрих, женщина с прокуренным голосом и умопомрачительными ногами, от которых невозможно отвести глаз) превращается в жалкого фигляра, понял, каким будет роман. Из фильма он взял название клуба, в котором работала его певица, и заглавие романа. Тогда он впервые почувствовал, что это будет нечто большее, чем месть врачу, который был столь потрясен прелестями Сары Воан, что не обнаружил у Свенсона воспаления среднего уха. Он понял, что новый этап его жизни – когда он любил, а не желал любви, писал, а не желал писать – начался словно по волшебству, на него снизошла благодать, он укутан ею, как плащом, но она может так же мгновенно испариться. Нет, оказалось, что не мгновенно. Постепенно. Она уходила по капле.

После долгого молчания Свенсон заговорил первым:

– Знаешь… Сегодня утром мне так хотелось закончить занятие пораньше, поехать в Берлингтон, прийти к Руби в общежитие, позвонить в дверь, увидеть ее, сводить в кафе…

– И что же?

– Я этого не сделал.

– А может, надо было? – говорит Шерри. – Может, это бы помогло.

– Поможет только время, – говорит Свенсон.

Оба это знают, и оба в это не верят. Руби ничего не забывает. Она с младенчества отличалась феноменальным упрямством. Мимолетный испуг, игрушка, которую ей захотелось, – она могла говорить об этом непрерывно. Почему они надеялись, что она изменится? Да потому, что все меняется. Их веселая озорная дочка превратилась в упитанного подростка с сальными волосами и угрюмым лицом – как с пожелтевшей фотографии крестьянской семьи. Руби отдалялась от них все больше. Шерри говорила, пройдет, девочки в переходном возрасте часто такими бывают. Она даже принесла Свенсону книжку про это, но он ее читать отказался. Ему было противно, что его собственная жена считает, будто дешевые бестселлеры из цикла «Помоги себе сам» имеют какое-то отношение к их родной дочери.

В конце концов они убедили себя, что на самом деле им повезло. С Руби все в порядке. В школе она училась на «хорошо». Даже здесь (а может, именно потому, что здесь), в тихом Юстоне, сколько ее одноклассниц беременели, подсаживались на наркотики. Но как-то осенью, когда Руби была в выпускном классе, Арлен Шерли сообщила Шерри, что видела Руби с парнем, сидевшим за рулем красной «миаты».