Голубок и роза - [2]

Золотой всадник, герой романов и песен, легко спрыгивал с седла под ее окном. На шлем подвязан ее, Розамондин, знак — золотой, шитый красным шелком рукав. Всадник победил на турнире. И победит еще на сотне турниров, заехал только, чтобы спеть своей даме жалостную любовную песню и попросить ее — уже в который раз — о благосклонности, о единственной любовной услуге. И не дождется, потому что дама ему досталась гордая. Графиня и жена графа, она так просто не сдается, хотя сама бы и не прочь. Пускай сначала рыцарь привезет ей небывалый приз, восточное сокровище Грааль из страны пресвитера Иоанна, или волшебную собачку Пти-Крю, или еще что-нибудь ценное, тогда подумаем.

Потому что эн Гастон заезжал в Пау неделю назад, проездом с одной войны на другую, пробыл недолго, ребенка опять не зачал, уехал в Тулузу. Говорил — там что-то неладное происходит. Убили важного священника, и из-за этого может случиться война. Священник, впрочем, сам виноват, не надо было грозить войной, и вмешиваться в войну графа Раймона с прованскими вассалами тоже не следовало. А теперь накликали новую войну, не чета прежним! Понимаете, супруга? Ну, даст Истинный Бог, от войны отвертимся.

Сколько раз можно повторить в короткой истории слово война? Такое впечатление, что война — это единственное, что мужчинам интересно.

Хорошо хоть, не всем до единого.

Вот например, ее каталонец-трубадур, он другой. Хотя, может быть, немножко чересчур другой. Потому что хотя он и дал ей такой красивый сеньяль — Роза Мира, хотя и всегда делал все как положено, точно как в романах бывает, не может понять самого простого, самого… естественного. Розамонда путала нитки, злясь на себя саму за то, что соскучилась по Арнауту. По его лохматой черной голове, похожей на воронье гнездо, по длинным рукам, которые он вечно не знает, куда девать. Когда он поет, кажется почти красивым. И в авторском исполнении его стихи даже выглядят хорошими. Может, она была и не права, отослав его так далеко… и так надолго, бессрочно, до исполнения подвига. Кроме него, никого ведь нету. А чтобы принести своей донне прошеный приз, ему поможет сразиться в стихосложении разве что с деревенским мужиком.

Может, он и вернется раньше… Хотя он ей, конечно, не нужен! Где это видано, чтобы даме был нужен ее кавалер? Об этом еще любимый Арнаутом Вентадорнец писал другу Пейре — недурно бы, мол, было, коль стали бы вдруг любви у нас донны искать, чтобы нам их владыками стать из прежних безропотных слуг? Да только, клянусь Гробом Господним, такого не бывает, не дождетесь.

И Розамонда, ткнувшись лицом в свое вышиванье, немножко поплакала. Слезинки три, не больше. Все исправится само собою, у нее всегда все будет хорошо. Просто глубокая ниша окна своим квадратным, виселичным очертанием сказала ей, что Арнаут может не в добрый час запропасть надолго, он ведь может и умереть. Такой… нескладный.

Арнаут тогда уже был совершенно готов влюбиться. И в возраст вошел, и простая душа его доросла до того состояния, что поняла очередную истину — трубадуру нужна дама. Юная, благородная, привечающая стихоплетов вроде него. Он увидел Розамонду, едва утолив первый голод после большого праздника — один из ее многочисленных братьев праздновал свою женитьбу и по этому поводу выхвалялся перед родственниками тем, сколько денег ему не жалко потратить на празднество, скольких голодранцев накормить ради такого случая. Так вот, едва увидев Розамонду, Арнаут, явившийся в большой и веселой трубадурской компании, сразу подумал, что это — вполне подходящий вариант Дамы. И так проста была его душа, где мысль не расходилась с побуждением, что к вечеру того же дня он сделался уже вполне влюбленным. По крайней мере, когда Розамонда проходила мимо, едва не задевая его длинным висячим рукавом, летевшим за нею в изящном движении взмаха, по телу Арнаута пробегала легкая смущенная дрожь. Которую он, нимало не сомневаясь, определил как влюбленность — и внутренне поздравил себя с тем, что госпожа Амор, любовь куртуазная, не обошла его вниманием.

Хотя Розамонда была не так-то проста. И скорее всего, сердце Арнаута впустило ее в себя ровно в тот миг, когда почувствовало, что она в этом нуждается.

Они нашли друг друга, так точно я и сказал, наблюдая, как на второй день праздника наш Арнаут ищет себе место неподалеку от дамы, как смотрит на нее черными, радостными глазами — и как она чинно делает вид, что совершенно этого не замечает. Верхом всего был оброненный Розамондой бубенчик. С чего-то ей вздумалось подвешивать бубенец на шею собачке в одном шаге от Арнаута, а потом уронить золотистую штуковину прямо ему под ноги и горестно всплеснуть руками… Я видел, как сын нашего графа принимал от отца пояс и шпоры; и честное слово, в его сияющем лице тогда отражалось не больше радости, чем на смуглой физиономии Арнаута, когда он с поклоном подавал даме собачий бубенец. Радость немного осложнилась тем, что остромордая Розамондина собачка попробовала тяпнуть куртуазного слугу за палец. Шлепнув незадачливый символ верности по ушам, дама сбросила зверька на пол, и между нею и моим другом произошел следующий разговор: