Голубое зарево - [28]

3

Роза и Мария… Безлунная ночь с редкими звездами на черном небе. Френк вытащил из нагрудного кармана запасную сигарету и закурил. Облокотившись о ствол Розы, он несколько раз вдохнул горьковатый дым.

Так он стоял с закрытыми глазами, слушая едва уловимый плеск морских волн и чувствуя, как вздрагивал подмытый ствол пальмы от этих почти не ощутимых прикосновений океана к ее корням.

Френк встрепенулся. До его слуха донесся легкий шорох песка.

— Лиз!

— Это я, Френки!

Френк побежал между песчаными холмами ей навстречу…

— Идем к Розе и Марии. Я люблю слушать, как бормочет море, — прошептала Лиз.

— Вот мы снова здесь вместе с тобой, — сказала Лиз, вытягиваясь на теплом песке. — Только такие сумасшедшие физики, как ты, не видят в этом ничего значительного.

Френк наклонился и в темноте нашел ее губы.

— Френки, очень хорошо с тобой. Я последнее время постоянно мечтаю о том, чтобы мы были всегда вдвоем, а вокруг тишина, голубое море, белые чайки в безоблачной синеве и на берегу наши дети… Наши с тобой, Френки… — Лиз крепко прижалась к нему.

Френк едва дышал и, казалось, вот-вот в нем что-то взорвется, и он забудет все на свете… Но где-то глубоко, в самых затаенных уголках его души всплыли неясные образы уродливых чудовищ, ползающих на четвереньках, поднимающих головы вверх к солнцу, которого они не увидят…

— А что, если у нас родятся дети-уроды? — прошептал он.

Лиз вскочила на ноги. В тишине, едва нарушаемой легким плеском воды, было слышно, как порывисто она дышала.

— Что ты говоришь, Френки?

— Нет, ты отвечай прямо! А что будет, если у нас будут рождаться уроды? Дети с двумя головами, с одной ногой, обросшие шерстью, гермафродиты…

— Боже мой, перестань! Умоляю тебя, перестань, Френк.

Она опустилась на песок и тихонько заплакала. Френк закурил. Тишину прорезал дробный стук насосов на компрессорной станции. Ему стало очень жалко Лиз.

— Прости меня, я не могу отделаться от мыслей, которые вселились мне в голову после статьи в «Биологическом обозрении»… Наука всегда несла людям счастье… Когда я был мальчишкой, я думал, так будет всегда…

— Я об этом думала, Френк. Почему у нас все время говорят о том, что вы, современные физики, принесли человечеству несчастье? И почему, когда здесь у нас говорят о русских ученых, подчеркивают, что все свои открытия они стремятся приспособить для того, чтобы люди жили более счастливо? Неужели их физики не такие, как вы?

— Они такие же, как и мы. Но… одно и то же открытие можно превратить в добро и зло…

… После долгого молчания Френк спросил:

— Лиз, а ты бы согласилась быть женой убийцы?

— Боже мой, что с тобой, Френки?

— Ты отвечай… Для меня это очень важно…

— Убийцы? Конечно, нет. Боже, тысячу раз нет, если бы это был даже ты, Френк! Неужели тебя заставляют… О, этого не может быть… Ты никогда не согласишься!

Лиз снова прижалась к нему, часто вдыхая прохладный соленый воздух. Откуда-то набежал легкий порыв ветра, и листья Розы и Марии зашелестели.

— Мне страшно, Френк. Мне кажется, что сегодня мы видимся последний раз.

Море зашевелилось, в городке завыла сирена — мотоциклисты объезжали здания ядерного центра.

— Не надо, Лиз, — сдавленным голосом прошептал Френк. — Если бы я не любил тебя так, как я люблю… Лучше уйдем отсюда… Уйдем.

Они встали и пошли через песчаные дюны. Они шли прижавшись друг к другу. И то, что они ощущали теплоту друг друга и чувствовали дыхание друг друга, казалось им самым большим счастьем. И еще с этого момента они поняли, что большое человеческое счастье должно быть как-то завоевано, иначе его не будет.

4

Френк резко поднялся с постели, отдернул штору и через окно посмотрел на асфальтовую дорогу и дальше, на море. Оттуда доносился глухой рокот прибоя, а если внимательно вглядеться в темноту, можно было увидеть светящиеся голубоватым светом пенистые волны, накатывающиеся на песчаный пляж. На фоне голубого мерцания медленно двигался силуэт часового с автоматом в руках… Он олицетворял тревогу и недоверие, царившие в мире. Он напоминал, что среди людей все еще господствуют страх и вражда.

Этажом ниже, в квартире Родштейна, стенные часы пробили три. Родштейн любил эти часы и часто говорил Френку, что при каждом бое он просыпается и сладко потягивается. Френк представил себе этого толстого немца с виртуозными руками. Сейчас он вытянул свои короткие ноги и сладко зевнул. Счастливый человек! Его не мучают никакие вопросы. У него есть хоть и примитивная, но все же философия. А какая философия жизни у тебя, Френк?

Ночью людям в голову приходят самые неожиданные идеи. А что, если разбудить Родштейна? Френк натянул на себя халат, спустился по ярко освещенной лестнице и постучал в дверь.

— Кто там и что нужно?

— Род, это я, Френк.

Дверь отворилась, и он увидел Родштейна в длинной ночной сорочке.

— Я всегда думал, что вы психопат и рано или поздно плохо кончите. Входите.

— Спасибо за правду, Род. Меня разбудил бой ваших часов. Я решил посмотреть, как вы потягиваетесь в постели…

Родштейн, не отвечая Френку, пошел в глубь квартиры, на ходу поворачивая выключатели. В квартире Родштейна царил безнадежный, пропитанный сигарным дымом беспорядок.