Голубка - [3]

Надеясь, что она вернется на рассвете, я оставила окно открытым, но день пришел и ушел, а ее все не было. Напуганная пожаром, она, наверно, летела, пока крылья несли ее. На следующий день, возвращаясь, она была настигнута ястребом, от которого искала защиты у Вас. Вы подобрали ее и оставили у себя, и я уже считала, что навсегда утратила ее, как вдруг услышала биение крыльев о стекло. Я отворила окно: это была беглянка, несущая с собой свое оправдание, но и без того заранее прощенная.

Вот история бедняжки Ириды. Все ли это, что Вам хотелось узнать? Вам больше не о чем спросить меня? В таком случае наша посыльная вернется без письма и без записки. Я буду знать, что это означает, и скажу Вам: «Прощайте, брат мой, да хранит Вас Господь!»

11 мая, на рассвете.

Ирида вернулась без письма и без записки. Бедная малютка выглядела очень грустной оттого, что лишилась звания вестницы; она приподнимала крыло, как будто спрашивала меня, что это означает.

Это означает, милая Ирида, что ты принадлежишь мне одной, что луч, блеснувший на нашем темном небосводе, погас, что брат оказался чужим, друг — равнодушным.

Все это, милая крошка, я пишу для себя самой. Эта жалоба моей души, плачущей в одиночестве, не дойдет до него. Это тебе я признаюсь, что мне больно, тебе признаюсь, что плачу, тебе признаюсь, что несчастна.

Увы! Увы! Не ошибается ли иногда Божье правосудие, не поражают ли удары, предназначенные виновным, но отклоненные каким-то невидимым и недобрым ангелом, — не поражают ли они невинных? Горести этой жизни ведут к блаженству иной, говорят нам, но за что страдает та, что, может быть, и совершила ошибку, но не виновна в преступлении? Почему Иисус простил Магдалину? Почему Христос отпустил грехи прелюбодейке? И почему такая суровость ко мне одной, Господи?

Я любила, это правда, но я отвечала взаимностью на любовь другого, я была рождена для мирской жизни, а не для затворничества. Любя, я исполняла закон, данный тобою животным, людям и растениям. Все любит в этом мире, все стремится соединиться и раствориться в едином существовании: ручьи сливаются в потоки, потоки — в реки, реки впадают в Океан. Звезды, пересекающие по ночам небесный свод, прочерчивающие на нем золотые линии и исчезающие в невидимой стороне, гаснут в лоне другой звезды; наши души, эти отголоски твоего божественного дыхания, не ищут ли они друг друга на земле только для того, чтобы было кого любить, и, когда они покинут наше тело, чтобы вместе улететь и раствориться в тебе, кто есть всемирная душа и беспредельная любовь?

Ну что ж, Господи, минуту я тешила себя надеждой, что на моем горизонте появилась незнакомая, но родная душа, родная по страданию, ибо с первых жалобных слов я поверила: это стонет сердце. Отчего, бедная страждущая душа, ты не хочешь взять часть моей скорби, как я взяла бы часть твоей печали? Разделенный груз всегда легче, и тяжесть, которая может раздавить несущих ее поодиночке, иногда кажется совсем легкой, если они объединят свои силы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот уже звонят к службе. Ты призываешь меня, Господи, и я иду к тебе, иду с уверенностью в своей чистоте, с открытым сердцем, в котором ты можешь читать, и, если каким-нибудь своим поступком или упущением я оскорбила тебя, о Господь мой, дай мне знак, мысль, откровение, я склонюсь перед твоим алтарем и буду, лежа во прахе, простирать к тебе руки, пока ты не простишь меня.

А ты, милая голубка, будь верной хранительницей этих тайн моего слабого сердца, этих порывов моей несчастной души! Укрой своими крыльями листок бумаги, который я сложила, чтобы спрятать его от всех глаз, и который будет ждать меня, как ждет чаша, наполненная лишь наполовину, что в нее дольют остаток обещанного ей горького напитка.

V

11 мая, в полдень.

Вы угадали, бедная скорбящая душа, я в самом деле решил не писать Вам больше: к чему, лежа в могиле, упрямо тянуть руки из склепа, если не для того, чтобы поднять их к Богу? Но нечто похожее на чудо изменило мое решение.

Это письмо, что Вы писали только для себя и где Вы изливали Вашу душу у ног Господа, это письмо с доверенными ему Вашими мыслями, эту чашу, до половины наполненную горечью, которую после Вашего возвращения из церкви должны были переполнить Ваши слезы, — это письмо, не прикрепленное Вами под крылом, Ирида, на этот раз неверная, сама принесла мне в клюве, словно голубка ковчега — зеленую ветвь в ознаменование того, что воды потопа отступают с лика земли, как высыхают наконец слезы на лице прощенного грешника.

Ну что ж, пусть будет так! Я принимаю на себя труд, который Вы мне поручаете, — нести часть Вашей боли, ибо я также больше не принадлежу себе, и силы, оставленные мне Богом, должен использовать как рычаг для облегчения чужих страданий.

С этой минуты моя душа освобождена от моих собственных бед и Вы заполните ее Вашими, Вы ручеек, ищущий реку, в которую мог бы влиться, Вы метеор, ищущий звезду, в лоне которой мог бы погаснуть.

Вы спрашиваете, отчего страдаете безвинно. Берегитесь! Вы требуете ответа у Бога, а от такого вопроса до богохульства один только шаг: падение совершается мгновенно.