Голубая кровь - [9]

Она меня тоже очень полюбила и трепалась со мной, так как она была научным сотрудником, а научным сотрудникам было абсолютно нечего делать на работе.

У нее было три мужа. Но они ее совершенно не удовлетворяли. Она никак не могла забыть своего одного друга детства, который ее когда-то очень любил. Она очень жалела, что не вышла за него замуж, потому что он стал кандидатом наук, и у него даже была машина. Но он был уже женат, и у него были дети. И вот они случайно встретились — в магазине, кажется, я точно не помню. И она решила: „Хоть разок с ним посношаюсь!“ Она, конечно, рассказывала не такими словами, но суть была именно такова. Они с ним поехали на машине за город. Там в машине он ее раздел и вдруг стал делать ей „горяченькие“ и „саечки“ и даже давать „щелбаны“, ей было больно, но она терпела. Она так и сидела голая, вся съежившись и изображала, что ей приятно, она вся изгибалась и вздыхала, потому что надеялась, что, в конце концов, он ее все же трахнет. Она надеялась, что это у него только прелюдия к главному акту. Но он вдруг остановился и спросил ее: „Тобой никто еще так не обладал?“ И она покорно ответила: „Нет, никто!“ Она испугалась, что он сумасшедший и задушит ее, если она будет выражать неудовольствие. Не знаю, почему он так поступил. Может быть потому, что они вместе учились в школе, и это связано с какими-то детскими воспоминаниями.

А вообще, все эти бабы в соборе, такие страшные и прыщавые, постоянно говорили про мужиков, они даже сосиску в подвале не могли спокойно съесть без нездоровых ассоциаций — мне они все ужасно остоебенили. особенно тем, что строили мне глазки. Я как-то сидел спокойно на стуле и дремал, то есть работал, и вдруг одна прибегает вся красная, возбужденная и спрашивает: „Куда ты дел мою квитанцию?“ Я ничего не понял. Оказывается, ее квитанция об уплате партийных взносов лежала на полке, а я туда поставил свою сумочку, и теперь квитанция потерялась. А она от меня чего-то хочет. Конечно, ясно, чего ей надо, но с этим не ко мне.

Директор нашего музея решил отчислять деньги на Чернобыль и устроил в алтаре собрание. Там поставили цветной телевизор и показали фильм про облученных — пожарников, доярок, колхозников и прочих. Что касается меня, то я гораздо больше боюсь СПИДа, я даже несколько раз проверялся. А однажды мне вдруг позвонили и сказали: „Вы были в контакте с больным.“ Я чуть с ума не сошел от страха, опять сходил и сдал анализ, а потом подумал „У нас такие врачи, они даже кровь проверить не могут. Вдруг я болен, а анализ отрицательный“. Я стал наблюдать за своим состоянием — я мерил себе температуру, она у меня была 36,9, а иногда и 37. Это меня ужасно беспокоило. Однажды мне показалось, что у меня на ноге какая-то сыпь. Я показал ее Марусику — она как раз зашла ко мне, а она сказала, что мне все кажется, потому что мне нечего делать. В общем, это все были не очень приятные моменты.

Жалко, конечно, денег — лучше бы мне дали мою часть валюты — но все же лучше на Чернобыль, чем неизвестно куда, потому что мне все равно бы не дали.

На собрании выступал сам директор — он очень высокий, у него такая благородная седина, и маленькие глазки, а волоски сзади немного завиваются. Я не думаю, что он их завивает, он, по-моему, натурал, хотя кто-то и говорил, что он стал импотентом после своей службы на подводных лодках во время войны. Там он был политруком, а потом работал в Обкоме партии и хоть и лечился в специальной больнице, но потенцию не восстановил. Впрочем, наверное, все это сплетни, люда ведь такие завистливые. Когда он смотрел фильм про Чернобыль, то стал вдруг весь красный, будто из бани вышел. Наверное, ему чего-то захотелось, там были такие кадры, просто прелесть, одну такую лапочку показывали в постели… А впрочем, это, конечно, ужасно, ужасно!.. Потом выступала баба, секретарь парторганизации, я ее заметил еще когда пришел наниматься на работу. У нее тоже был огромный бюст, даже не знаю у кого больше — у Гали или у нее. Недавно у нее были неприятности — ее пригласили в общество „Знание“ читать лекцию, а она объелась семечками и не смогла прийти. Так она сама рассказывала, я слышал. Хотя теперь она выглядела вполне здоровой и говорила так же бодро, как и всегда. Она мне даже чем-то нравится. Не своим бюстом, конечно, а тем, что она такая простая. Только она со мной не дружит. Она меня совсем не замечает. Говорят, что она была любовницей директора, и что он любит таких огромных баб. Галя мне рассказывала, что он как-то пригласил ее к себе в кабинет и предложил перевести с английского книжку, на обложке которой была нарисована баба с голой жопой, которая, к тому же, сидела верхом на дереве. Наверное, занималась там онанизмом. Что было дальше я не знаю, она не рассказывала.

Вечером после работы я зашел к Марусику домой. Она помогает мне писать письма французской старухе и переводит ее ответы. Марусик знает французский язык. Она написала мне просто очень трогательное письмо, а потом мы попили чаю без сахара, потому что я худею и она тоже.»

x x x

Эскалатор плавно спускался вниз… Маруся боялась ездить в метро. Однажды в вагоне метро ей стало плохо, и она упала в обморок. Ее вытащили на остановке, и баба, торговавшая билетами спортлото, дала ей свой стульчик. Маруся сидела и приходила в себя. Правда, баба дала ей посидеть недолго и вскоре потребовала свой стул обратно. Тогда Маруся села на свою сумку. К ней подошел бородатый мужик и представился «художником». Он сказал, что пишет картину «Похищение сабинянок» и попросил Марусю попозировать. Маруся никогда не видела живых художников, она тогда еще училась в школе, ей было интересно, и она поехала с художником. Художник жил у станции метро «Звездная». Тесная комната была разделена пополам занавеской, в форточку с мясокомбината проникал отвратительных запах. За занавеской едва теплился синий свет, там кто-то шевелился. Марусе стало страшно. Художник пояснил: «Это моя мама за занавеской. Она совсем не встает. Я ее кормлю. Но ты не бойся, она нам не помешает. Раздевайся, я буду тебя писать». Он даже не спросил Марусю, как ее зовут. «Что, прямо сейчас?» — спросила Маруся. «А чего откладывать? — спросил художник. — Мне так только скажи — Виталька, давай, — и я уже готов, хоть в баню, хоть куда». «Нет, спасибо, — сказала Маруся, — я лучше пойду», «Ну и зря, — сказал художник, — а я хотел тебе такую штучку сделать» — и он показал какого-то жуткого деревянного черта с длинным веревочным хвостом, — «это кулончик. Может, зайдешь еще?» «Хорошо, зайду,» — пообещала Маруся.