Голубая бусина на медной ладони - [53]

О «древе» и связанных с ним понятиях уже говорилось. Стоит упомянуть о глаголах «связывать» и «развязывать» («акада», «халла»). Взятые из кочевой жизни (связывать и развязывать веревки шатра, ремни вьюка), они тоже дали большую группу метафор. Отпущение грехов — «развязывание»; разрешенный судебный казус — «развязанный»; уловка, чтобы обойти запрет, — «распутывание»; договор или обязательство — «узел». Традиционная формула власти — право вязать и разрешать. «Развяжи свою клятву, о царь!» — призывал доисламский поэт Абид ибн аль-Абрас.

Арабская пословица утверждает: «На всякий узел есть развязчик». С ней перекликается выражение «Мотать узлы на палку», что значит устанавливать плату за кровь убитого. Эти слова воплощены в обряде: на посох одного из родственников жертвы наматывается ткань головного убора, снятого с родственника убийцы. Каждый завязанный узел соответствует определенной денежной сумме. В конце обряда родственники убитого слегка сбавляют сумму, развязав несколько узлов. Слова и символические действия дополняют друг друга. Они же поясняют другую пословицу, непонятную для чужестранца: «Деньги развязывают чалму у судьи». Более ясными становятся и слова поэта Абу-ль-Атахьи: «Поистине беды разрешаются так же, как развязывается шнур головного платка». У него же можно встретить вечный мотив «гордиева узла»; «Я обрубил узы надежды на тебя».

Арабская традиция не считает нужным углубляться в мотивы того или иного поведения человека, искать им какие-то особенные объяснения. Чаще всего на ваш вопрос по этому поводу последует один из трех ответов:

«Так ведется от предков»;

«Так подобает поступать мужчине»;

«Так заповедал Аллах».

Ответы привычны. Но в них отразились древние идеалы асабийи, муруввы, дина.

Сегодня на Арабском Востоке горячо спорят о национальном характере и его проявлениях в прошлом, настоящем и будущем. Одни пытаются приспособить старые нормы к новым временам, другие — новые времена к старым нормам. Третьи пропагандируют восходящее к средневековой нравоучительной литературе понятие «адаб», под которым подразумеваются воспитанность, образованность и нравственность, или «уважение к себе и уважение к другим».

Авторитетнейший пропагандист адаба Кемаль Джумблат, общественный деятель, убитый во время гражданской войны в Ливане, писал: «Взаимоотношения разума и духа подобны высокому дереву, у которого дух роста, развития и жизни в равной мере поддерживает и нежные корни, и ствол, и ветви, и листья, и цветы… Человек то же древо жизни — в своем возвышении, росте и тяге к корню корней своих, от которых произошел и к которым возвращается». Так, на страницах современной книги вырастает старый и столь органичный для арабской культуры абрис дерева.

Расти, не забывая о корнях, — вот главный завет. Ведь для преодоления судьбы есть только одно средство — память.

…Так как же читать Книгу Судеб?

На этот вопрос не ответить в одиночку. Мы читаем ее все вместе. Хирург Муджиб и бедуин Салех со своей сестрой Хинд, семейство Кемаля и капитан Сугейль, пастушок из Пальмиры и учившиеся в Краснодаре йеменцы Мухаммед и Абд аль-Азиз, верный помощник СОЙКЭ Хусейн и младший мансаб Хурейды, собиратель стихов о пальме имам Саад и молодой сейунский краевед Абд ар-Рахман, народный поэт Бубешр и его молодые слушатели, темнокожий сторож у Большого сфинкса и вы, читатель.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Итак, голубая бусина на медной ладони стала поводом для разговора о бытовых поверьях арабов. Олицетворение пяти чувств, она побудила нас заглянуть за привычный фасад ислама, обратиться к глубинным истокам ближневосточных представлений о человеке. Насколько это удалось, судить вам.

Примером для меня были классические арабские авторы, умевшие соединять под одной обложкой множество историй, своих и чужих, с пользой и без скуки. Но всего охватить невозможно, ибо арабская культура неисчерпаема, как неисчерпаемы арабские предания. Чувства же в них обычно воплощают женщины: зрение — трагическая Зарка аль-Иамама, осязание — царская дочь ан-Надиза, обоняние — мекканка Маншим. Остается слух; здесь никто не сравнится с правдолюбцем Хурафой аль-Узри, слушавшим джиннов. А для вкуса не подберу ни героини, ни героя, но ведь жители пустынь не гурманы…

Арабская словесность — целый мир. Недаром письменность окружена там особым почтением, ее находка приписана легендарному родоначальнику арабов Исмаилу, а в буквах видится отражение четырех стихий — воздуха, огня, земли и воды. Этот литературный материк, плодами которого мы так щедро пользуемся, еще не открыт до конца. Белых пятен на нем куда больше, чем, скажем, на континенте античной словесности. Но арабиста-этнографа манит и другая почти нехоженая земля — живая повседневность, арабское «этнографическое поле».

Сейчас мое «поле» в Хадрамауте. Для того, чтобы изучать этот край, нужно, как выражаются ученые, попытаться учесть весь связанный с ним материал. Даже если в сухое понятие «материал» вдруг входит стихотворение Киплинга «Хадрамаутец». Оно показалось мне настолько интересным, что я перевел его и предлагаю вашему вниманию:

Что в сердце христианина? Где его разум?