Головы моих друзей - [2]

В дороге Келевье выцыганил у М. потихоньку весь спирт. То уверял, что чарка перед сном не вредит; то с таким мясом, которое он готовит, она просто необходима; то вдруг он начинал подозрительно часто мерзнуть или вдруг неизвестно от чего у него разбаливалась голова и боль проходила сразу же, после первого глотка. А за день до приезда в стойбище он вспомнил, что еще вчера у его брата был день рождения, и не отметить его сейчас ну никак нельзя. Из трех фляг, которые взял с собой М., осталось только в одной, да и то на донышке.

В стойбище приехали Первого мая. Из яранги высыпали родственники Келевье, и из оживленного разговора, где часто повторялось «акке мымыль» (огненная вода), М. понял, что Келевье рассказывает о его спирте, и страшно рассердился. Но Келевье смеялся, и смеялись обитатели яранги. Потом Келевье спросил у М., хорошо ли ему ехалось?

— Хорошо, — ответил М.

— Мягко?

— Нормально, — сказал М.

Тогда Келевье снял оленью шкуру, на которой сидел М., вытащил из-под нее мешок из нерпичьей шкуры, развязал его, и М. увидел, на чем он сидел всю дорогу. Хозяева стойбища хохотали. В мешке было семь бутылок портвейна.

— Ну, подожди, Келевье!

М. устроил шутливую потасовку и под одобрительные возгласы стойбища повалил Келевье на снег, чем и заслужил право быть тамадой, Потом отнес бутылки старику, хозяину яранги, где они с Келевье остановились. Праздник был отмечен хорошо.

— Перекур! — скомандовала Ольга.

М. слез со станка, сделал несколько упражнений, разминая спину.

— Черт возьми, я не знал, что это так трудно — позировать!

— Гм, а ты думал! Идем, я тебе что-то покажу…

Она сняла покрывало с одной из подставок, и М, увидел человека, которого на Чукотке должны знать все. М. посмотрел в глаза Теину. Теин, добрый и мудрый старик, смотрел на него устало и спокойно.

— Он сейчас танцует? — спросила Ольга.

— Да. Но не на всех празднествах. А молодежь из эскимосского ансамбля он научил всему, что мог сам. Но все равно лучше него не танцует никто. А помнишь ту фельдшерицу, что вслух восторгалась его красивой белой одеждой?

— Вот дура!

— Не вини ее, Оля…

— Я не виню ее… просто тогда неловко было…

Тогда вечером М. выговаривал той фельдшерице. Она не знала, что существует обычай: если старик для повседневной одежды выбирает белые шкуры, значит он готовится к переходу в иной мир. Значит, он здесь, на земле, сделал все и неотвратимое встретит достойно.

М. вернулся на свое место, Ольга продолжала работать. Он вспомнил, что до сих пор не выслал Теину фотоснимков. Он снимал старика год назад, когда знакомил своего шестилетнего сына с дедушкой Теиным, как называл его М. «Дедушка Теин, наверное, давно забыл об этом. Разве мало его фотографировали? — думал М. — Надо бы сдать пленку обработать тут, пока еще не уехал с «материка». Надо бы не забыть…».

Щепкой из твердого дерева — стекой — резкими движениями Ольга снимала с глины лишнее, и эти кусочки левой рукой разминала. Сходства с собой пока еще он в этой глине не замечал.

— Рано еще, ты не рассматривай так, — сказала Ольга.

Наверное, все, кто позировал раньше, так же ревниво и тревожно смотрели, как из ничего что-то получалось, и каждому хотелось, чтобы получилось, и Ольга знала наверняка, о чем они думают.

— У нас еще несколько дней впереди, придется тебе терпеть, раз попался, — смеялась она.

Пришел Виктор.

— Я так и знал, что искусство требует жертв.

— …новых жертв, — сказал М.

— Послушай, почему она так относится к друзьям? За что она их так?

— Я вот тоже думаю, — рассмеялся М. — За всю свою жизнь я не помню, чтобы сидел вот так долго без движения. Это ужасно. Ни на одном собрании я не высиживал больше получаса.

— Здесь не собрание, мальчики, — сказала Ольга. — Кончайте дебаты, выпить еще успеете.

— Мы уже свое отпили, — похлопал Виктор по плечу массивный бюст из гипса, тонированного под гранит.

— С кем это ты так фамильярно? — спросил М.

— Ты не узнаешь?

— Нет.

— Ну смотри же!

— Нет.

— Да это же Виктор! — не вытерпела Ольга.

М. присвистнул. Он смотрел на Виктора, постаревшего, седого, крупного человека. Наверное, каждый маршрут по земле и по жизни лег морщинами на его красивое лицо, лег на спину тяжестью невидимого рюкзака, и М. сравнивал его с тем, молчаливым под камень Виктором (теперь он узнал его, это был действительно он, молодой), и понял, что так его изваять могла только любящая женщина.

— Ты здесь похож на молодого Маяковского, — сказал М.

— Я похож на молодого себя, — сказал Виктор. — А это плохо. Теперь я знаю, что было и чего уже не будет.

— Он ничего не понимает, — сказала Ольга. — Он здесь такой, каким он будет всегда, какой он есть. Мужчины никогда не знают того, что знает о них женщина. Правда?

— Правда! — в один голос сказали они с М.

— А ну вас, — бросила Ольга работу. — Идемте ужинать.

…И еще три вечера позировал М.

В последний вечер пришел Виктор.

— Ну вот, будет у нас на полке еще одна голова.

— Оля, отольешь мне копию? — спросил М.

— Конечно. Только приезжай за ней сам. Отправлять не буду. А зачем тебе?

— Ну… — помялся М. — Одна голова — хорошо, две — лучше.

— Тогда отолью. Приезжай.

М. смотрел на себя, узнавал и не узнавал.