Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы - [6]

Когда мы добрались до «Второго флигеля», как официально именовалось мужское отделение, Уоррен сдал меня с рук на руки мрачной ночной сиделке миссис Фогарти, которая, кстати, приходилась ему сестрой.

Если исключить божественную мисс Браш, весь персонал «Второго флигеля» состоял из членов одной семьи и, по слухам, семьи не особенно счастливой. Мы, пациенты, порой часами могли сладострастно обсуждать их сложные взаимоотношения, достойные пера Достоевского или Жульена Грина.

Угловатая и нескладная миссис Фогарти была женой Джо Фогарти – нашего дневного санитара, и, таким образом, намеренно или нет с их стороны, но работа практически не оставляла им возможности побыть вместе, будь то днем или ночью. Их союз, если таковой вообще существовал, можно было скорее отнести к разряду духовных. И миссис Фогарти, словно страдая всеми симптомами старой девы, уделяла большую часть своего угрюмого внимания брату.

Занятно, что она была настолько же непривлекательна, насколько мисс Браш – красива. Вероятно, здесь находила отражение теория, что пациенты с умственными расстройствами нуждались в стимуляции днем и в успокоении на ночь.

Миссис Фогарти приветствовала меня дежурной улыбкой и шелестом сильно накрахмаленных манжет. Страдая некоторым дефектом слуха, она выработала привычку и самой ничего не говорить, если смысл сообщения способны были передать жест или выражение лица. Кивок головой означал, что мне надлежало идти дальше по коридору в сторону своей палаты. Она последовала за мной.

Мы как раз подходили к отведенной мне комнате, когда за дверью моего соседа Лариби послышались шаркающие шаги. Нам пришлось задержаться, чтобы увидеть, как престарелый Лариби выбежал в коридор в серой шерстяной пижаме, забыв застегнуть ее на пуговицы. Его красное с синими прожилками лицо было искажено от страха. В глазах застыла та пустота безнадежности, которая за недели, проведенные в лечебнице, стала мне хорошо знакома. В растерянности он подошел к нам и вцепился трясущимися пальцами в длинную, широкую в кости руку миссис Фогарти.

– Прикажите им остановиться, – простонал он. – Я, как мог, пытался противиться. Старался не поднимать шума. Но их необходимо остановить.

На лошадином лице миссис Фогарти отобразилось профессионально отработанное выражение сочувствия и утешения, но затем, будто почувствовав, что в данной ситуации без слов не обойтись, она чисто автоматически произнесла:

– Все хорошо, мистер Лариби. Никто не причинит вам вреда.

– Но они должны остановиться… – Это был высокий и крупный старик, а потому так странно и даже страшно было видеть слезы, капающие у него из глаз, словно у малолетнего ребенка. – Прикажите им остановить тикер[2]. Его данные сильно отстают от развития положения на рынке. Акции резко падают в цене. Разве вы не понимаете? Я разорен. Я потерял все. Тикер. Заставьте остановить его.

Ночная дежурная крепко взяла его за руки и ввела обратно в палату. Но и через стену до меня доносился его голос, теперь уже почти истеричный.

– Остановите потери по моему консолидированному фонду. Все падает… Падает.

Миссис Фогарти отозвалась хладнокровно и ободряюще:

– Ерунда, мистер Лариби. Акции повышаются в цене. Сейчас вы уснете, а завтра утром узнаете обо всем из газет.

Какое-то время спустя ей удалось успокоить его. Я услышал, как она затем проскрипела половицами мимо моей двери.

Да, та еще работенка, подумал я. Проводить ночи, присматривая за придурками.

Когда шаги миссис Фогарти затихли и в комнате наступила тишина, я обнаружил, что думаю о судьбе старика Лариби. Едва ли я мог испытывать симпатию к нему или прочим волшебникам с Уолл-стрит, которые в 1929 году наколдовали финансовый кризис, потеряв не только свои деньги, но и достаточно крупную сумму моих вложений. И все же это было жалкое зрелище: человек, у которого за душой оставалось никак не меньше пары миллионов долларов, сходил с ума, считая себя банкротом.

Одновременно мне припомнились слова доктора Ленца, что Лариби шел на поправку и в его лечении наметился прогресс. Да еще утром удалось подслушать пару фраз, которыми перебросились мисс Браш и Морено. Они как раз беседовали об улучшении состояния Лариби. «Он уже несколько недель не слышал своего тикера, – сказала мисс Браш. – Похоже, чувство реальности возвращается к нему».

Он уже давно не слышал тикера! Почему же с ним сегодня случился рецидив? Не было ли это результатом того, что доктор Ленц определил как деятельность подрывного элемента?

Должно быть, миссис Фогарти дала Лариби успокоительное, потому что стонов и бормотаний из-за стены больше не доносилось. Снова воцарилась тишина, та полнейшая тишина, которая так напугала меня прежде этим вечером, но почему-то сейчас уже не внушала страха. Я вслушивался в нее, не ожидая ничего услышать. А затем, второй раз за ночь, мне пришлось пережить глубочайший шок. Но только на этот раз меня заинтересовали причины шока. Я вовсе не был повергнут в ужас, заставивший меня прежде трусить, как пятилетнего малыша.

Я сел в постели. Да, теперь не осталось никаких сомнений. Тихое, приглушенное, чтобы не достигать ушей миссис Фогарти, но совершенно отчетливо слышное мне, раздавалось ритмичное и быстрое тиканье – более частое, чем у механизма обычных часов.