Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы - [2]

Но я не мог заставить себя снять трубку и позвонить. Стыдно было рассказывать ей, как пугает меня смутная тень от крана над раковиной умывальника, падавшая на белую стену, что моей силы воли хватало лишь на то, чтобы не позволять себе смотреть в тот угол палаты. И, уж конечно, я не стал бы делиться с ней ощущением, как ужасающее воспоминание о Магдален, сгоревшей заживо буквально у меня на глазах, постоянно всплывает в моем сознании повторяющимся и нескончаемым кошмаром. И я ворочался на узкой кровати, покрытой стерильно чистым постельным бельем, отворачиваясь лицом к успокаивающей темноте внутренней стены. Я бы все отдал за сигарету, но нам не разрешали курить в постели, да и спичек на всякий случай тоже не доверяли. Было очень тихо. Иногда по ночам старик Лариби в соседней палате начинал во сне по памяти бормотать прошлогодние котировки акций на бирже. Но сейчас и он молчал.

Спокойно, одиноко, ни звука…

Я лежал, напрягая слух в тишине, когда до меня донесся голос. Он раздавался откуда-то издалека, но очень четко.

– Тебе надо уезжать отсюда, Питер Дулут. Уезжать немедленно.

Я лежал совершенно неподвижно, парализованный паникой, оказавшейся гораздо хуже моих привычных страхов. Складывалось впечатление, что голос долетал через окно. Но в тот момент я даже думать не мог ни о чем подобном. С тошнотворной ясностью я вдруг понял главное, и оно заключалось в том, что голос, который я слышал так отчетливо, принадлежал мне самому. Вслушавшись, я уловил его снова. Мой собственный голос, шептавший:

– Тебе надо уезжать отсюда, Питер Дулут. Уезжать немедленно.

Я был готов признать, что сошел с ума. Разговаривал сам с собой, но при этом не чувствовал, чтобы губы шевелились. У меня вообще не возникло ощущения, что я разговариваю. Резким и отчаянным движением я поднял трясущуюся руку ко рту и плотно прижал к губам. По крайней мере так я мог себя остановить. Заставить утихнуть этот негромкий, но такой жуткий звук.

Но затем голос – все тот же мой голос – вернулся.

– Тебе нужно уезжать, Питер Дулут.

А потом наступило молчание, зловещая и долгая тишина, прежде чем была произнесена следующая фраза – спокойно и как бы доверительно:

– Здесь произойдет убийство.

Едва ли я запомнил, что произошло сразу после этого. У меня осталось лишь смутное воспоминание о том, как я выскочил из постели и, словно одержимый, бросился бежать вдоль длинного, светлого коридора. Каким-то чудом я не натолкнулся на миссис Фогарти, ночную дежурную. Но с ней мы разминулись.

Наконец я достиг двери из небьющегося стекла, которая вела из мужского отделения в соседнее. Распахнув ее, я побежал дальше босиком и в ночной пижаме только с одной мыслью – убраться подальше от своей комнаты, избавиться от эхом повторявшегося в ушах голоса.

Я оказался в той части здания, где никогда не бывал прежде, когда услышал за спиной шаги. Оглянувшись через плечо, я увидел Уоррена, нашего ночного санитара, несущегося вслед за мной. При виде этого человека у меня сразу прояснилось в голове, его появление придало мне ловкости и хитрости отчаявшегося. Прежде чем он настиг меня, я повернулся и кинулся вверх по лестнице.

Достигнув верхней площадки, я лишь мгновение стоял в нерешительности, а потом открыл первую попавшуюся дверь и захлопнул ее за собой. Не имея понятия, куда меня занесло, я все же испытывал безумное чувство триумфа и, склонившись, принялся искать в замке ключ. Я мог запереть дверь и не дать Уоррену проникнуть ко мне. Никто, никто больше не сможет заставить меня вернуться в свою палату.

Пока мои пальцы бесцельно шарили вокруг замочной скважины, дверь распахнулась, и я почувствовал себя сжатым подобием стального обруча. Было темно, и я не мог разглядеть Уоррена, но тем не менее боролся, царапался и выкрикивал в его адрес самые отборные ругательства. С таким же успехом я мог бы пытаться остановить бульдозер. Уоррен – невысокий и щуплый на вид – обладал чудовищной силой. Он просто сунул мою голову себе под мышку, а свободной рукой отбивался от моих неуклюжих ударов.

Мы все еще держали друг друга в подобии любовных объятий, когда в комнате внезапно зажегся свет и донесся совершенно хладнокровный женский голос:

– Все в порядке, Уоррен. Нет нужды быть с ним особенно грубым.

– Но он как с цепи сорвался, мисс Браш. – Рука Уоррена крепче стиснула мою шею, больно прижав уши.

– С ним ничего не случится. Дайте мне во всем разобраться.

Я почувствовал, как меня неохотно и очень медленно отпустили. Щурясь от яркого света, я оглядел комнату. Она оказалась спальней. Лампа под абажуром горела на прикроватном столике, а Изабелла Браш, наша дневная старшая медсестра, в шелковой пижаме спокойно приближалась ко мне.

Почти все мои страхи улетучились, стоило увидеть ее. Так бывало всегда. В легкой пижаме, со светлыми локонами, обрамлявшими лицо, она выглядела, как чрезвычайно здоровый ангел. Я бы уподобил ее капитану небесной женской команды по хоккею на траве.

– Стало быть, вы решили посетить меня, мистер Дулут, – сказала она, просияв улыбкой. – Но вам, знаете ли, не следовало этого делать. Запрещено внутренним распорядком.